– Все из-за меня, – тихо, себе под нос произнесла она, – все-таки все из-за меня.

Когда Марья подняла глаза, в них темным пламенем горела решимость.

– Ты можешь с этим что-то сделать?

Старик коснулся ее лица, стер пару невольных слезинок. Нет, Марья плакала не по себе – по Андару, по Ане, по самому старику, которому было и страшно, и тошно, – но только не по себе.

Старик сжал ее плечо, улыбнулся:

– Мы попробуем.

Теперь куда бы он ни взглянул – всюду лес, гнилые его следы – мох, разросшийся на выступе скалы, черная вода в лунках-углублениях, белесые нити корней, проступающие рядом со слюдяными прожилками. Даже в покоях хозяйки стоял густой запах прелой листвы и близкого болота.

Лес больше не прятался. Зачем, раз о нем уже знают.

Марья сжалась в углу, обхватила себя руками, только глаза лихорадочно блестели на спокойном, сосредоточенном лице. Старику хотелось и пожалеть ее, и проклясть, пусть он и понимал, что семена леса, путеводная нить в ней – не ее выбор и не ее вина.

Как он мог ошибиться? Как все они, старшие, мудрые шаманы, могли ошибиться? Считали: Соколица принесла на себе тень леса, вернувшись неочищенной, ведь она ходила по тропам Нави, ела ее пищу, пила ее воду, хранила в крови яд нечисти и сама в нее медленно обращалась. Но она, запятнанная, оскверненная, почти переставшая быть человеком, не была путеводным огоньком леса. Он выбрал сосуд чище.

Никто не подумал на Марью. Лед защищал ее от Нави снаружи, но разве она не проросла в ней изнутри, когда Финист сплел ее кровь со своей?

Слишком несоразмерным вышло наказание за капризный, вздорный характер. Только вот Марья даже не думала роптать на него.

Старик все же подошел, сел рядом – близко, но все же не касаясь ее, тихо заговорил:

– Не бойся. Я попробую все исправить. Если б вы вернулись из Нави правильно – так, как я, через глотку огненного змея, – то вернулись бы уже очищенными. Ни Соколица не обращалась бы голодной тварью, ни ты не была б маяком лесу.

– Если бы да кабы, – поморщилась Марья. – И так того и гляди грибами прорасту.

Старик усмехнулся. Она пыталась шутить, значит, еще не все потеряно, значит, она еще готова сражаться. Как он надеялся, что получится ее очистить, что не придется ее убивать!.. Он не смог бы. Просто не смог – в конце концов, он так и остался трусливым волком, жизнь просидевшим под подолом Яги.

Вернулась хозяйка, мрачная и недовольная, малахитовые глаза тускло вспыхивали и тут же гасли.

– В моих владениях пока спокойно. – Голос ее скрежетал, словно она наглоталась каменной пыли и теперь та скрипела в горле. – Даже костяное поле под завалом угомонилось. Но огня? Огня в моих чертогах ты не найдешь.

Старик кивнул. Нечего было и думать о том, чтобы в Медной горе отыскать пламя, сравнимое с Калиновым мостом. Да и найдется ли такое в целом мире?

– Что ж тогда посоветуешь, раз простого костра мне мало? Я же вижу, есть у тебя мысли.

– Есть, – в ее глазах загорелись недобрые болотные огоньки. – Полоз бережет свой медеплавильный завод, и я до сих пор чувствую, как стонет медь, которую томят в печах. Жара там достаточно, чтоб растопить и камень.

– Вы хотите меня сжечь? – Марья бледно улыбнулась. – Не то чтобы я была резко против, но вроде бы ты сам сказал: «Змея помешает»?

Старик обменялся с хозяйкой понимающим взглядом, и та обернулась к Марье:

– Есть способ и не сгореть, моя милая. Скажи, ты умеешь плести кружева?

– …Что?

Хозяйка поманила ее за собой, и за очередной расписной стеной открылась маленькая клетушка, ярко освещенная пламенем из очага. Одна из стен сильно отличалась от прочих, каменных и расписных, – казалась живым шелком, переливалась зеленым и перламутром. Хозяйка с силой провела пальцами по камню, и в ее ногтях остались мерцающие нити, тонкие, как паутинка.

– Сплети себе кружева из камня, и они оберегут тебя от любого огня.

Марья хотела возразить, открыла рот и набрала воздуха, но медленно выдохнула, так и не проронив ни звука. Старик шагнул к ней, коснулся руки, чтобы ободрить:

– Поверь, это не наказание и не издевка. Только то, что ты сплетешь сама, своими руками, убережет тебя от любого жара. Тебя – но не семена леса внутри, если будет на то твоя воля.

Она внимательно выслушала его, перевела взгляд на ладони, на неровные ногти.

– Забавно выходит, – тихо пробормотала она. – Змея должна оберегать меня, а оберегает навий лес. Тебе не смешно, нет? Мне смешно, да вот смеяться сил нет.

Она помолчала, а потом спросила тихо:

– Если я справлюсь… если ты меня очистишь… это как-то поможет Ане? Ей еще вообще хоть что-то поможет?

Она не смотрела на него, и старик был этому благодарен. Смог бы он хоть что-то ей сказать, если б видел надежду в ее глазах? Он тщательно взвесил все слова, но любое было слишком легким. И все же он сказал:

– Я надеюсь.

* * *

В самой глубокой тьме никогда не остаться одному – к тебе явятся все твои бесы. Вот уж без чьего присутствия Финист уж точно не чувствовал бы себя покинутым. Не помогало ни зажмуриться, ни заткнуть уши – память, растревоженная лабиринтом, подкидывала образы один за другим, и нечем было от них отвлечься.

Но хуже всего было не это. Ныли плечи – как после долгого, выматывающего полета против ветра, наперекор буре, вот только вместо восторга и удовлетворения все чувства затопила гнилостная тоска.

– Должен признать, это весьма изощренная пытка, – запрокинув голову, произнес Финист, так и не открыв глаза. Зачем? Все равно со всех сторон обступала совершенно одинаковая тьма. – Напоминать о потерях… честно, я и сам не придумал бы для себя мучения хуже!

Он вовсе не ждал, что ему ответят.

– Неужели ты думаешь, что ты такого не заслужил?

От удивления Финист распахнул глаза и тут же зажмурился – перед ним стоял синеглазый витязь, тот, кем он уже никогда не сможет стать. По призрачному телу пробегала глубокая трещина, и она казалась жуткой раной. Раной, которую Финист нанес сам.

Вот только голос ему не принадлежал. Далекий, тихий, он больше походил на шепот эха, чем на голос живого человека. Неужели сама Змея решила-таки снизойти до разговора с ним?

– Я много чего заслуживаю, – горькая улыбка мелькнула на губах, – но уж точно не такой грубой лжи.

Тихий вздох. Кажется, кто-то стоял прямо за его спиной, и его дыхание коснулось волос на затылке, и мурашки побежали по шее.

– Лабиринт не может лгать. Он показывает только то, что есть, даже если ты сам этого не замечаешь.

– Только не говори, что я почти пять лет как не замечаю, что птичья ипостась меня не покинула! – Финист гневно фыркнул и все-таки распахнул глаза, пытаясь найти взглядом Змею, но различая только образы из своих кошмаров.