На краю зрения мелькнула светловолосая девушка – та, чье имя он не помнил. Сердце сжалось, и Финист заставил смотреть себя в другую сторону. Он не будет поддаваться на такие топорные манипуляции, не будет.

– А разве ты замечаешь то, что добровольно оставил за спиной?

Призрачные узкие ладони легли на плечи, затылка коснулось слабое дыхание. Финист застыл, боясь пошевелиться – боясь то ли спугнуть видение, то ли спровоцировать его.

– Разве ты замечаешь, чем пожертвовал и чем расплатился? Разве вспоминаешь об этом?

– К чему мне лишний груз?

– Но кто ты без своих воспоминаний? Птица? Навья тварь?

Призрак девушки за спиной осыпался колючим инеем, трещина в груди витязя разрослась и разбила его на мелкие осколки. Только боль в плечах осталась. В спину дышало могильным холодом. Медленно Финист обернулся, догадываясь, что увидит позади.

Все свои сделки, все попытки выпутаться, сторговаться с тем, с чем и сталкиваться-то опасно. Он расплачивался легко, заставляя себя забыть потери и лететь дальше – пока не лишился крыльев. В последней сделке он расплатился собой – вернее, остатками себя.

Финист смотрел, улыбаясь через силу, так, что уголки губ дрожали, как снова и снова разворачивался перед ним самый жуткий его полет – через пламя огненной реки. О чем он тогда думал? Не о том ли, что готов отдать что угодно, лишь бы снова стать живым? Он считал – расплатился девчонками, их страхами и болью, но на деле огненная река забрала его крылья. Не сожгла дотла – отрезала, отшвырнула обратно в Навь птицу, выпустив в живой мир бескрылого мертвеца.

Обреченного гнить, проклиная недоступное небо.

Пожалуй, с полной и безвозвратной потерей смириться было б легче.

– Только не говори, – сквозь зубы выдохнул Финист, – что на самом деле есть способ вернуть птицу.

– На самом деле есть.

Голос приблизился, стал глубже, ярче… узнаваемей.

С трудом сдержав звериный стон, Финист оглянулся, волосы хлестнули по лицу.

За его спиной стояла Соколица.

* * *

Ногти скребли по камню, да не нитки за ними тянулись, а мелкие крошки вниз летели. Марья тыльной стороной ладони утерла нос и поморщилась – внутри свербело, а чихнуть не получалось. Камень сиял шелковисто, дразнился, но в руки не давался, пушился только, где Марье удавалось сколоть кусочек.

Глаза кололо, словно песка в них насыпали. Сидеть на каменном полу было холодно, пусть даже очаг и грел один бок, но скала под ним оставалась ледяной, и поджатые ноги затекли. Темная злость разгоралась в груди, монстр внутри ярился, все сильнее и сильнее впивался скрюченными пальцами в камень, до крови срывая ногти. Теперь Марья отчетливо видела его лицо – свое.

И не знала, кого теперь ненавидеть. И что дальше делать – тоже. Только и могла, что всю злость, ярость и обиду на себя же саму направить на камень, черпать в ней силу, раз за разом проскребать борозды и опускать уставшие руки.

Но о шелковый камень даже слепая ярость разбивалась и откатывалась назад волной, только красноватые капли тускло блестели среди перламутровой зелени. Марья дышала с трудом, то и дело срываясь на кашель.

Но если сдастся, если она не справится, то Навь так и продолжит гнездиться внутри, продолжит гноем и гнилью просачиваться в мир, оскверняя и разлагая. Марья вздохнула. И честно призналась себе, что ей плевать на мир, как было наплевать на неоплаканную каменную Аксинью. Но если удастся вернуть Аню, захочет ли она жить в гниющем заживо мире?

Марья чихнула и снова впилась пальцами в камень.

Рядом раздался скрежет – одна из черных кошек пристроилась рядом, щуря мерцающие колдовской зеленью глаза, выгнула спину, всласть точа когти о камень. И тот покорно распушился, потянулся лохматыми нитями – бери и свивай в пряжу.

Марья с улыбкой почесала кошку за ушами.

– Мне бы твои когти, красавица, – вздохнула она.

Теплое пушистое тело ткнулось в бедро с другой стороны, хвост мазнул по пяткам. Кошки одна за другой сходились к Марье, терлись об ее руки, мурлыкали, впивались в камень блестящими коготками. На колени вспрыгнул котенок, увесистый, с бархатными малахитовыми глазами – все тот же, которого Марья с костяного поля вынесла. Он боднул ее в грудь, беспардонно требуя ласки, и Марья покорно принялась наглаживать его, ненадолго спрятавшись от всех страхов за благодарной кошачьей песней.

Она сама не заметила, как сознание поблекло – сначала исчезло ощущение тяжести на коленях, затем отступили эмоции, потеряв свои имена. Остались только тепло и мягкие пальцы, почесывающие Марью за ушами. И когти, которые так приятно выпустить, потягиваясь и выгибая спину.

На краю зрения мелькнул черный росчерк, и Марья вскинулась, горя желанием поймать и растерзать, и только прыгнув и свалившись на пол, поняла, что это был хвост. Черный кошачий хвост.

Она же хотела себе острые и крепкие кошачьи когти? Вот и получай. Маленькая благодарность за возвращенные глаза.

Самым сложным оказалось вспомнить, зачем точить когти об камень, зачем тянуть и тянуть из него пушистые нити. Но Марья скашивала глаза на свое тело, с умиротворенной улыбкой привалившееся к камню, и память возвращалась. А вместе с ней и злость.

Когда под кошачьими лапами набралась целая кудель, сознание снова мигнуло, и Марья со стоном заворочалась, ощутив себя гигантской и неуклюжей. Пришлось несколько минут посидеть с закрытыми глазами, прежде чем тело перестало казаться чужим.

Когда она выпрямилась и открыла глаза, кошки уже разбежались, только котенок снова лежал на коленях и довольно вылизывал лапу.

– Спасибо, – прошептала Марья и легко коснулась его носика. Котенок фыркнул и скатился с ее ног, убежал, победно задрав хвост.

Марья коснулась пушистой и колючей кудели, попыталась свить пряжу, но каменные нити раскручивались и выскальзывали из пальцев.

– Позволишь?

Первая из дочерей Полоза, с обрезанными волосами, села рядом, взяла ладони Марьи в свои.

– Просто не сопротивляйся, – голос ее был мягче шелка и убаюкивал, – я научу тебя прясть и ткать.

– Много это времени займет, – Марья несмело улыбнулась. – Почему ты мне помогаешь?

– Потому что я закончила свою работу. – Змеедева подняла на Марью глаза, и в них плескался покой. – Считай это маленькой благодарностью за нити из твоих воспоминаний.

Сознание раздвоилось – Марья наблюдала и за змеедевой и ее глазами смотрела на себя, растрепанную и изможденную. Кудель текла сквозь пальцы, и кожа расходилась, и кровь смачивала пряжу, грубую и неровную. Марья старалась не вдумываться в происходящее, только помнить о своей цели, пока пальцы все быстрее и быстрее скручивали нити, и те становились все тоньше и тоньше. Зеленое сменялось алым, алое – снова зеленым. Глаза слипались.