Знакомо, да? Именно тогда в Германии делает успешную политическую карьеру некий Адольф Алоизович Г., будущий хозяин материковой Европы и людоед, озабоченный примерно тем же набором из вульгарного прогрессизма, обернувшегося лютым расизмом. И до поры до времени большие европейские дяди вполне благосклонно относятся к выскочке – поскольку велик соблазн и шанс направить его идеи и энергии в правильное русло «борьбы с большевизмом».

Несколько слов о своеобразном единстве и борьбе социальных, якобы, антагонистов.

Полиграф Шариков с трудом обживает новое для него пространство: грубит (а хамские «поливы» Преображенского, конечно, образец политкорректности), выпивает (но и Филипп Филиппович вовсе не пример трезвости), даёт волю естественным проявлениям полового инстинкта (медицинское светило делает на этих инстинктах нехилый бизнес).

Таким образом, в свете непредвзятого анализа мы видим, что популярная повесть Михаила Афанасьевича – не только памфлет и гимн, но убедительный манифест социал-дарвинизма. Когда взаимная ненависть в обществе не имеет ни чёткой социальной природы, ни рациональных обоснований, ни внятных мотиваций, ни нравственных ориентиров, а лишь глубоко индивидуальные (или групповые) представления о мире и прогрессе.

Но дело не только в этом – Булгаков нащупал механизмы будущих постимперских гражданских войн. Михаил Афанасьевич вёл свою писательскую генеалогию от Гоголя, и, конечно, помнил «Тараса Бульбу» – «Я тебя породил, я тебя и убью». Причина была веской и окончательной – предательство веры и родины. А какова она в трагическом конфликте Преображенский – Шариков?

Вот именно. О последствиях можно прочесть в книге «Не чужая смута».

* * *

Захар, конечно, не был первым, кто обратился к советской литературе за смыслами.

Объективный процесс, качнувшийся маятник, но мне представляется, что во многом леонид-леоновские штудии Прилепина подвигли писателей массово высказаться о ближайших предшественниках по русской литературе. Создатели одного из самых интересных издательских проектов последних лет – «Литературная матрица. Учебник, написанный писателями», даже прервали задуманный цикл и посвятили третий том исключительно советскому – от Артёма Весёлого до Окуджавы – периоду. Под названием «Советская Атлантида». Тем самым изящно ушли от кладбищенских коннотаций в пространство мифа.

Тем не менее, «она утонула»; и это вызывало несогласия с недоумениями.

Я по выходе «Советской Атлантиды» писал, отталкиваясь от набора персонажей, что полностью заявленному в заголовке концепту соответствует, пожалуй, только один очерк, и прекрасный, надо сказать, – «Из истории советской фантастики» Вячеслава Рыбакова. Тут действительно, по набору имён и исходников – вариант в принципе нереанимируемый, разве что, как я упоминал выше, живой классик отечественного постмодерна Владимир Сорокин многие свои фабульные эксклюзивы обнаружил именно там, не предупредив о копипасте. Кроме того, тема поисков Атлантиды и освоения её цивилизационного наследия – магистральный сюжет фантастики, советской научной в том числе.

Но другая поверхностная ассоциация – глубоководных поисков – была точной. Профессия спасателя сделалась модной, литературу сей тренд не обошёл, и собственно, «осводовцы отечественной Леты» (Т.Кибиров) приступили к благородным трудам задолго до появления третьей «Литматрицы».

Сформировалась команда спасателей – энтузиазм, современное снаряжение, техника для съёмки с высокоточной оптикой. Захар Прилепин занялся Леоновым, и успех налицо: прописал на литературной тверди в рекордные сроки. А поскольку личным осводовцем Серафимовича и Катаева выступает Сергей Шаргунов, а Фадеева возвращают реальности Ольга Погодина-Кузмина и Василий Авченко – думаю, и результат не заставит себя ждать…

Тот же Прилепин и сформулировал сверхзадачу «коллективки» своеобразным манифестом:

«Так сложилось, что история литературы XX века в России зачастую воспринимается как история борьбы писателей с советской властью (…).

Выросло целое поколение литературной челяди, уверенной, что раз советский проект был чёрной дырой и тупиком истории, то и литературы у этой дыры с тупиком не должно быть никакой.

Ну, разве что Алексашку Толстого (Захар, увлекаясь, перепутал графа и светлейшего князя, автора и персонажа: «Алёшку Толстого» с «Алексашкой Меньшиковым». – А.К.) можно иногда вспомнить, потому что граф и циничная сволочь, это мы втайне ценим, а так бы долой и Толстого; Фадеева – потому что застрелился, а так бы к чёрту и Фадеева; Катаева пустим петитом, потому что дал дорогу шестидесятникам в “Юности” и написал мовистские повести, иначе не было бы никакого Катаева; Твардовского, потому что – “Новый мир” и благословил Солженицына, а так бы Твардовского куда-нибудь в чулан к Павлу Васильеву и прочим крестьянам… Кто ещё?

В общем, нет никакой советской литературы, закрыли вопрос; что там у нас на обед, “Собачье сердце”? Несите.

Расклад невесёлый, упрощённый и пошлый».

Действительно, если и есть в «Советской Атлантиде» общий линейный сюжет, он так и выглядит. «Писатель и советская власть»: литературный спорт, историческое многоборье, оборачивающееся эффектом подчас комическим. Если соответствующие цитаты поместить в один ряд.

Илья Бояшов об Артёме Весёлом: «Удивительная фантасмагория – когда повсюду сажали Буковских и выпихивали из страны Солженицыных, на обыкновенных полках обыкновенных книжных магазинов рядом с отчётами о всяческих партийных съездах стояли книги, которые власть не то чтобы должна была не допускать до продажи – да просто в зародыше уничтожать…»

Алексей Варламов о Василии Шукшине: «Перечитывая сегодня Шукшина, поражаешься тому, как этому писателю, современнику Солженицына, как раз в пору жесточайшей травли последнего, было позволено в условиях советской цензуры и идеологических ограничений выразить суть своего времени, получить при жизни все возможные почести и награды, ни в чём не слукавив и не пойдя ни на какой компромисс. Это ведь тоже было своего рода бодание телёнка с дубом, противостояние официозу и лжи, и тоже абсолютная победа, когда с волевой личностью ничего сделать не могли».

(Отмечу, кстати, что Александр Солженицын – ещё один сквозной персонаж «Атлантиды», принципиальный для сюжета о противостоянии писателей и советской власти. Странноватый наблюдается солжецентризм, где Александр Исаевич – одновременно и стартовый выстрел, и судейский свисток в литературно-политическом многоборье. Посыл: «почему у нашего всё получилось, а Солженицына – выслали» как бы заведомо уводит Шукшина и прочих на второй план и делает вторым сортом. Как будто не было во второй «Матрице» великолепного очерка Александра Терехова о Солженицыне, «Тайна золотого ключика». Автор «Каменного моста» среди прочего объяснял, что личная стратегия Солженицына была параллельной, а на самом деле противоположной – как путям коллег по советской литературе, так и платонам, и истинам, и атлантидам.)

Андрей Лёвкин о Юрии Трифонове: «И вот тут произошло странное. Практически советское чудо. Странно уже и то, что “сын врага народа” был принят в Литинститут, но ещё и его дипломная работа, повесть “Студенты” (1950 год), была опубликована в главном советском журнале, “Новом мире”. Мало того, она тут же получила Сталинскую премию третьей степени, и автор тут же стал известен».