Подобных чудес и странностей в те глухие года случалось столько, что исключения можно полагать правилом.

Сталинская премия не какому-то «сыну», а натуральному «врагу народа» Анатолию Рыбакову.

Сталинская премия простому фронтовому офицеру Виктору Некрасову (тоже персонаж «Атлантиды»). Повести «В окопах Сталинграда» в первоначальном премиальном списке не было.

Степан Злобин, побывавший в немецком плену, получил Сталинскую первой степени.

Цитируемые авторы вовсе не статусные либералы и лютые антисоветчики (что у нас почему-то одно и то же). Тут другое: инерционно велик соблазн подменить историю советской литературы пресловутым многоборьем, олимпийскими играми с цензурой, и при таком подходе в антисоветский разряд попадают все более или менее заметные произведения определённого периода.

Ещё немного – и тенденция обернётся абсурдом, при котором как раз судьбы отдельных художников потеряют всякий смысл и значение. Братская могила, площадь павших борцов на переделкинском кладбище. Даже не Атлантида.

Впрочем, есть в «Атлантиде» по данной теме и не то чтобы противоположные, а просто здравые высказывания.

Алексей Ахматов о Вячеславе Шишкове: «Вопреки современным мифам об ужасах советского контроля и цензуры (…) мы видим расцвет настоящей, духовно-нравственной и патриотичной литературы. Трудится целый сонм прекрасных и нужных России писателей».

А условно «левые» авторы «Атлантиды» (Елизаров, Садулаев, Шаргунов) вообще этой истории «художник vs власть» не замечают. Разве что немного дежурных антилиберальных инвектив, свойства, скорее, поэтического. Для них, как и для Прилепина, советский проект – часть даже не всеобщей, а собственной истории, а ряд атлантов (Аркадий Гайдар, Николай Островский, Александр Фадеев) вне этого проекта представить невозможно.

И, собственно, личные читательские радости у меня связаны с этим набором и вектором.

Герман Садулаев, «Бригадный комиссар из Мёртвого переулка» – о Николае Островском. Главная ценность эссе – не интонационная, а информационная. Познавательная, как говорили советские библиотекари. Садулаев раскопал, что Павка Корчагин и Николай Островский – вовсе не прототип с протагонистом. (Подзаголовок, кстати, «Николай Островский – человек, который себя придумал»). Жизненные линии их, начавшись в станционном буфете Шепетовки, далеко расходятся в ключевых эпизодах – Гражданская («На гражданскую войну он не ходил»), служба в бригаде Котовского и Первой Конной Будённого, узкоколейка… Сходятся и приковываются к постели лишь в поздний период. Разве что ЧК и партийная работа.

А я-то хотел в своё время написать, да никак не собрался, о сходстве одного эпизода в боевых биографиях Островского и Гайдара. Ранение, контузия. Ударил снаряд, взрывной волной выбило из седла: Корчагин, как и Гайдар, получил вместе с контузией травму позвоночника, которая сильно осложнила им жизнь. Гайдар страдал приступами острейших болей, лечился водкой, а когда не помогало, «брал острую бритву и правил себя». Про последствия контузии у Корчагина – известно.

И разве хотя бы этот пример – не доказательство прежде всего литературной ценности книги «Как закалялась сталь»?

Наконец, лучшая, на мой взгляд, работа в «Атлантиде» – эссе Михаила Елизарова об Аркадии Гайдаре – «На страже детской души». В нём есть, конечно, инерционная полемика с известными разоблачениями, мутным потоком «антигайдара» (Б.Закс, В.Солоухин и пр.). Но и она, в общем, работает на замысел (принципиальное наличие врага) – сделать лирический шедевр, близкий, на уровне поэтики, прозе героя, в родственных ей смыслах и стилистике. Цель которого – даже не заставить прочитать, а прямо таки влюбить в Гайдара внеклассных читателей, и не только юных.

Я сказал Михаилу необходимый и грустный комплимент: о том, что тему Гайдара он, мол, закрыл надолго. На что Елизаров ответил, что Гайдар неисчерпаем, и там ещё масса всего. Ну да, это верно: и мотив поражения, а то и гибели, традиционный для его персонажей, который так странно и горько отозвался в финале Гайдара-внука. И песни, которые так любят сочинять гайдаровские герои и которые так напоминают распевы сектантских радений.

И сюжето– а то и жизнеобразующая роль эпитета «крепкий» (телеведущая Юлия Меньшова атрибутировала его и Захару Прилепину). И русская «Одиссея», которую не осилил Гоголь, а Гайдар блистательно и трогательно воспроизвёл в «Голубой чашке». А затем Прилепин жестоко применил к «Обители».

Об Атлантиде известно прежде всего по диалогам Платона, самый, пожалуй, популярный из которых – «Пир». Фабула – пьянка с разговорами. Надо сказать, «Советская Атландида» – по концепции, структуре (довольно сумбурной, хотя на сей счёт имеются оговорки в предисловии), тональности, набору авторов, персонажей и сквозных сюжетов – чрезвычайно напоминает такую литературную пьянку. Пир с деликатесами, к которым равно может быть отнесена и чёрная икра, и кабачковая.

…Советская литература больше всего достойна не только академических разборов, но и народного жанра – пьянки с разговорами. Предполагается скорое похмелье – явление в плане литературной стратегии весьма плодотворное, ибо требует продолжения с осмыслением.

Похмелье вокруг советской литературы – это вам не поминки по ней, когда-то, совсем преждевременно, объявленные.

Дивились, – откуда у него, у дьявола, берётся сила. Другой бы, и зрелее его годами и силой, давно бы ноги протянул». (Алексей Толстой, «Пётр Первый»)

Я, признаться, иногда поражаюсь интенсивности жизни своего героя – не гастрольному графику, воплотившему грёзу Игоря Северянина «из Москвы – в Нагасаки». Не, тоже буквальному, попаданию в идиому «и швец, и жнец, и на дуде игрец» (немножечко шьёт в кино, «дуда» – рок и рэп; жатва войны и политики). Кстати, русский патриот Прилепин – artist именно в западном понимании, когда проявляющий себя в смежных искусствах художник отнюдь не провоцирует иронических реплик «он у вас ещё и танцует».

Поражает другое – регулярность и сила надолго определяющих культурную и политическую повестку высказываний, стахановский темп добычи смыслов и поводов.

Иному литератору – даже в нынешней информационно сверхплотной реальности – хватило бы на весь творческий век, долгое эхо Москвы и увесистый том мемуаров одной полемики с олигархом Авеном, ныне уже подзабытой, кажется, и самим Захаром.

Но другой оглушительный инфоповод – взорвавшее, расколовшее, обнажившее и т. п. – «Письмо товарищу Сталину», уместно вспомнить как раз в контексте «антиприлепина» – ибо, как сказано выше, групповые опыты прочтения «Обители» под известным углом «Письмом» во многом и обусловлены.

Даже не так. «Тыча в меня натруженными указательными: “Не наш!”» (Бродский) – всё это сопровождало Захара с момента первого литературного успеха; «Письмо товарищу Сталину» – стало апофеозом, праздником – у определённой части публики…

Весь объём печатных откликов на «Письмо» составит отдельный увесистый том; ограничусь монтажом из нескольких цитат и – комментарием.