В традиционных сообществах статус престарелых оказывается иногда даже выше, чем на Фиджи: старикам позволяют тиранить своих взрослых детей, распоряжаться собственностью общины и даже препятствовать браку молодых мужчин, пока тем не сравняется сорок лет. В других сообществах статус стариков, напротив, ниже, чем в Соединенных Штатах: их морят голодом, бросают или даже убивают. Конечно, в каждом обществе существует множество индивидуальных различий: некоторые мои американские знакомые поместили своих родителей в дом престарелых и навещают их раз в год или вообще никогда; еще один мой друг опубликовал свою двадцать вторую книгу как раз в свой столетний юбилей, который он отпраздновал в окружении детей, внуков и правнуков. Он регулярно с ними видится на протяжении всего года. Однако спектр различий в обычной практике ухода за престарелыми в традиционных сообществах еще шире, чем в Соединенных Штатах. Я не знаю ни одного американца, чья забота о пожилых родителях заходила бы так далеко, чтобы разжевывать для них пищу; но не знаю и никого, кто задушил бы престарелых родителей и был бы за это назван окружающими хорошим сыном. Участь стариков в Соединенных Штатах часто признается печальной. Нет ли чего-то в различных традициях обращения со стариками в традиционных сообществах, чему мы могли бы подражать или чего, наоборот, избегать?

Прежде чем продолжить, хочу ответить на два часто выдвигаемых возражения. Одно сводится к тому, что не существует универсального определения возраста, в котором человек становится “стариком”: оно меняется от общества к обществу и зависит от индивидуальной точки зрения. В Соединенных Штатах федеральное правительство по сути считает старческим возрастом 65 лет и старше, когда человек попадает под присмотр системы социального обеспечения. Когда я был подростком, я смотрел на тех, кому было за двадцать, как на достигших вершины своей жизни и мудрости, на тридцатилетних — как на пожилых, а на тех, кому шестьдесят и больше, — как на стариков. Теперь, когда мне 75, я рассматриваю шестидесятилетний возраст как пик собственной жизни, а старческий возраст — как начинающийся лет в 85-90, в зависимости от состояния здоровья. В сельских же районах Новой Гвинеи, где относительно немного людей доживает до 60 лет, даже пятидесятилетние считаются стариками. Я помню, как я прибыл в деревню в индонезийской части Новой Гвинеи; когда местные жители узнали, что мне 49 лет, они ахнули: “сетенга мати” — “полумертвый” — и велели одному из подростков все время ходить со мной рядом, чтобы помочь в случае чего. Таким образом, “старческий возраст” должен определяться по стандартам местного общества, а не произвольно установленной универсальной цифрой.

Второе возражение связано с первым. В тех странах, где ожидаемая продолжительность жизни меньше 40 лет, можно предполагать, что почти никто не достигает возраста, считающегося старческим в Соединенных Штатах. На самом же деле почти в каждой новогвинейской деревне, где я проводил расспросы, — пусть там действительно немногие доживали до пятидесяти и любой человек старше пятидесяти считался “лапун” (стариком), — мне все же показывали одного-двух человек, чей возраст можно было оценить (по их воспоминаниям о событиях с известной датой — то есть они помнили, например, великий ураган 1910 года) в 70 лет и больше. Эти люди могли быть хромыми, близорукими или слепыми, они зависели от родственников в том, что касалось пропитания, но тем не менее играли (как мы увидим) важнейшую роль в жизни деревни. Такие же наблюдения делались и в других традиционных сообществах. Ким Хилл и Магдалена Хуртадо реконструировали генеалогию пяти индейцев аче из лесов Парагвая, умерших в почтенном возрасте 70, 72, 75, 77 и 78 лет, а Нэнси Хауэлл сфотографировала мужчину !кунг, которому, по ее подсчетам, было 82 года. Он все еще мог проходить большие расстояния, когда его группа меняла кочевье, сам собирал для себя пищу и сам строил собственную хижину.

Как можно объяснить столь большие различия в нормах обращения с престарелыми? Отчасти объяснение, как мы увидим, заключается в переменных материальных факторах, делающих стариков более или менее полезными сообществу и в большей или меньшей степени побуждающих молодых членов общины поддерживать их. Другим объяснением являются различия в культурных ценностях, таких как уважение к престарелым, уважение к частной жизни, предпочтение интересов семьи интересам индивида и уверенность в себе. Эти ценности можно лишь отчасти предсказать на основании материальных факторов, которые делают стариков либо полезными членами общества, либо обузой.

Давайте начнем с наивного предположения насчет ухода за престарелыми. Хотя оно явно неполно, формулирование его тем не менее поможет нам, заставив спросить, почему и в каком отношении оно не сбывается. Неспециалист, глядящий на мир через розовые очки, может рассуждать так: родители и дети любят и должны любить друг друга. Родители делают все от них зависящее для детей, приносят ради них жертвы. Дети уважают родителей и чувствуют к ним благодарность. Поэтому мы ожидаем, что по всему миру дети будут хорошо заботиться о своих престарелых родителях.

Наивный биолог-эволюционист может прийти к такому же греющему сердце заключению благодаря другой цепи рассуждений. Естественный отбор происходит благодаря передаче генов. Самый прямой путь передачи генов лежит через детей. Поэтому естественный отбор будет благоприятен для родителей, чьи гены побуждают их вести себя так, чтобы обеспечить выживание своих детей, продолжателей рода. Точно так же культурный отбор предполагает передачу приобретенных навыков, и родители служат для своих детей поведенческими моделями. Таким образом, для родителей имеет смысл приносить жертвы ради детей, вплоть до того, чтобы жертвовать жизнью, если тем самым они способствуют выживанию и репродуктивному успеху своих детей. Напротив, родители в возрасте, скорее всего, обладают ресурсами, статусом, знаниями и умениями, которых их дети еще не обрели. Дети знают, что В генетических и культурных интересах их родителей помочь своим детям, передав им эти ресурсы, статус, знания и умения. Поэтому, рассуждают дети, также и в интересах детей заботиться о пожилых родителях, чтобы те могли продолжать оказывать им помощь. В более общем смысле в обществе взаимосвязанных индивидов следует ожидать, что младшее поколение в целом будет заботиться о старших, которые разделяют культуру и значительную часть генов с младшим поколением.

Однако мы знаем, что эти прекраснодушные предсказания верны лишь отчасти. Да, родители обычно заботятся о своих детях, которые в свою очередь часто проявляют заботу о родителях, и молодое поколение в целом часто заботится о старших. Однако это неверно по крайней мере для некоторых детей в большинстве обществ и для большинства детей в некоторых обществах. Почему? Что не так в наших рассуждениях?

Наша наивная ошибка (которой биологи-эволюционисты теперь научились избегать) заключалась в том, что мы не учли конфликта интересов между поколениями. Родители не должны всегда приносить неограниченные жертвы, дети не должны всегда испытывать благодарность, любовь имеет свои границы, и люди — не дарвинистские вычислительные машины, Постоянно подсчитывающие оптимальную передачу генов культурных навыков и ведущие себя в соответствии с этими подсчетами. Все люди, включая стариков, хотят комфортной жизни для себя, а не только для своих детей. Часто существуют границы того, чем люди готовы жертвовать ради своих детей. В свою очередь, дети бывают нетерпеливы в желании наслаждаться жизнью. Они совершенно справедливо заключают, что чем больше родительских ресурсов сами же родители потребят, тем меньше останется детям. Если дети и ведут инстинктивно себя как дарвинистские вычислительные машины, естественный отбор учит тому, что дети не должны всегда заботиться о своих престарелых родителях. Существует много обстоятельств, при которых дети могут обеспечить лучшую передачу своих генов и культурных навыков, ограничивая поддержку родителей, бросая или даже убивая их.