А что еще можно делать в такой ситуации? Юрий Игоревич уже ничего не мог исправить. А раньше мог? Мог убедить Великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича поднять всю Русь на борьбу с этой заразой? Какую Русь? Новгород с Псковом сами по себе, хотя там и сидит племянник Юрия, Киев сам по себе (а там брат), Смоленск сам по себе, Чернигов тоже… За какое княжество ни возьмись, все самостоятельные, аж жуть! Потому и оказалась для начала Рязань перед Батыем одна, а потом и остальные.

Пойте, князья, что вы еще можете сделать, когда враг уже не у ворот, а в них? Выхвалялись друг перед дружкой, а шеи резать завтра будут не одним вам, а всей Рязани, а потом Владимиру, Суздалю, Москве…

Ой, что-то я слишком обличением занялась, не стоило на это терять драгоценное время.

Дома были рады моему приходу, правда, Маньку будить не стали, я только посмотрела на нее, порадовалась, что девчонка словно расцвела благодаря заботе и ласке двух женщин, каждая из которых мечтала о дочери, но у каждой не получилось. И не получится, я-то знаю. Я хотела забрать Маньку с собой, не в Москву, это невозможно, но в Козельск в надежде, что сумею спасти хоть тот город. Не успела, а теперь поздно. Теперь все поздно…

Конечно, дома почувствовали мое настроение, как ни старалась казаться бодренькой, когда Никола в лоб задал самый страшный вопрос: «Настя, завтра проломят?» – соврать не сумела, только кивнула.

– Где прятаться-то?

Я махнула рукой:

– Все равно. Все сожгут.

Собрала еду, какая была готова, попрощалась, еще раз глянула на свою несостоявшуюся воспитанницу и шагнула в морозную ночь, прекрасно понимая, что больше не вернусь. И они понимали, но поделать ничего не могли. И от этого становилось так тоскливо, что впору волком вой!

Мыслей и желаний больше не осталось, я уже даже не хотела домой. Все равно. Вернее, желание было одно: хоть бы все это поскорее закончилось. А еще: убить как можно больше ордынцев, не потому, что чем меньше их останется, тем больше шансов выжить хоть кому-то, а просто потому, что они пришли в Рязань и превратили ее в ничто.

Штурм был самым упорным и самым многочисленным за все эти дни. Стена уже готова была рухнуть, ворота развалиться, а стены просто некому защищать. Но мы все равно бились. Насмерть бились с каждым залезшим на стену с той стороны. Только силы неравны: у нас женщины и старики, а у них обученные злющие воины, рвущиеся к богатой добыче, а потому особенно настырные.

Я материлась, что-то орала, кого-то секла мечом, резала ножом… А потом…

У меня выбили из рук меч, и, отступая, я оказалась на краю той самой дыры, пробитой большим камнем в предыдущий день. Последнее, что я увидела – занесенный надо мной меч татарина и метнувшуюся перед глазами черную рясу Кирилла. Потом был сильный толчок назад и падение. Я даже испугаться не успела, просто полетела вниз и упала на что-то, а сверху что-то упало на меня. И все, больше ничего…

Очнулась я не скоро от холода и какой-то тяжести. Невыносимо болела голова, даже не просто болела, а гудела, этот внутренний гул оглушал, делая внешние звуки размытыми… Первым желанием было выбраться из-под навалившейся тяжести. Прямо перед лицом обнаружилась чья-то рука, но когда я, с трудом вытащив из-под чего-то свою собственную, дотронулась до нее, та оказалась просто ледяной. Какой же я испытала ужас, когда поняла, что просто завалена… трупами! Только отсутствие голоса не позволило заорать во все горло, и этим явно спасло жизнь.

Господи, куда меня еще занесло?! Мало мне было тринадцатого века, что ли?!

Выбравшись из-под навалившихся на меня мертвецов и трясясь от ужаса, привалилась к стене. Голова кружилась, ноги не держали, зубы стучали. Попыталась сообразить, где это я и что вообще происходит. Невыносимо воняло паленой шерстью и горелым мясом, было почти темно и невыносимо страшно. Перебирая по стене, к которой привалилась, руками, стала пробираться в сторону, пытаясь найти хоть какой-то выход из этого склепа. Где я?!

И вдруг… из-за бревен, к которым я прижималась, донеслись гортанные голоса и чей-то женский визг, перешедший в хрип, явно предсмертный! Я замерла, в ужасе закрыв рот руками. Вмиг вспомнилось все.

Кирилл, загораживая меня от удара ордынца, толкнул назад и вниз, я полетела во внутреннюю часть стены между бревнами, где был оставлен проход, упала на кого-то, а сверху повалился сам Кирилл, кажется, с отрубленной рукой… Дальше не помню. Получалось, что и подо мной, и надо мной погибшие рязанцы со стены, я оказалась просто заваленной ими и чудом осталась жива. Пока жива, снаружи орудуют ордынцы, все еще убивая и поджигая город. Поэтому так жутко воняло.

Господи! Они жгут Рязань! А как же мои Олена с Маней, Авдотья, остальные?! Еще миг – и я рванула бы на Николин двор, но тут совсем рядом за бревнами снова раздались голоса ордынцев, их смех и яростный лай, тоже перешедший в предсмертный хрип.

Я невольно замерла, прижавшись к стене. Куда идти, если на каждом шагу эти твари?! Стоит им меня заметить, и я последую в лучшем случае за той женщиной, захлебнувшейся криком ужаса, а в худшем куда-нибудь на жертвенный костер в качестве рабыни павшего воина… Бревна внутреннего тына пригнаны плотно, но и через них можно заметить движение, я замерла. Сердце билось так, словно собиралось разнести не только грудную клетку, но и остатки стены тоже. Пришлось прижать руку к груди, чтобы его биение не услышали снаружи… И дыхание задержать.

Сколько времени прошло, не знаю, но голоса наконец стихли, видно, возле этой части стены не нашлось ничего интересного, ничего, что еще можно было бы ограбить, и никого, чтобы убить или сжечь. Я осталась жива, меня не заметили. А что дальше?

Но теперь доминировала именно эта мысль: я осталась жива. Я жива после всего кошмара боя на стене, после падения с высоты стены внутрь, после явно не одного часа лежания под трупами… Я жива, а тысячи других погибли… Кирилл заслонил меня собой и был зарублен, а я жива…

Подняв голову, увидела место, с которого падала, там большущий камень из пороки проломил помост. Слабый свет затухающего дня почти не пробивался внутрь, но глаза уже привыкли, а голова приобрела хоть какую-то способность соображать. Может, выжил еще кто-то из упавших? Я бросилась к горе тел, из-под которой только что выбралась, и принялась ощупывать руки, ноги, что попадалось. Если бы мне кто-то совсем недавно сказал, что я могу вот так деловито ощупывать мертвецов, сочла бы это идиотской шуткой, но оказалось – могла. Касалась мертвых пальцев, совсем не боясь, что они меня схватят, только надеясь, что хоть одна рука или нога дернется в ответ. Жутко стало, только когда чья-то кисть отделилась и осталась у меня в руке. Пришлось немного посидеть, переводя дыхание.

Но среди тех, кто валялся вокруг, не нашлось ни одного живого, все тела были ледяными. Я невесело усмехнулась: умерли все, осталась одна Настя…

Бездумно посидела, пока не начала промерзать. Из-за бревен все еще доносились крики, рев пламени, пожирающего дома Рязани, визг и грохот. Сознание медленно захватывала главная мысль: я жива. Меня не заметили, значит, если пересидеть, пока татары будут жечь город, после их ухода можно выбраться наружу, дождаться прихода князя Ингваря Игоревича (кажется, он будет хоронить погибших) и попросить его отправить меня в Козельск. В Козельск я готова идти и пешком, ползти, но помнила, что это десять дней санного пути через леса. Разве только Вятич все еще ждал меня в Михайловке. Едва ли, там уже тоже татары…