— Мы готовы.

* * *

Потому что я не знаю — зачем князь это сделал. Если, конечно, это был он. Его люди. Они не сказали.

С этими всегда так. Забывают представиться. Профессиональная этика. Что-то вроде «кодекса наемного убийцы».

Мне до ямы шагов десять. Или восемь — если не мельчить.

Я огляделся. Один из тех, что надо мной смеялись, у ямы встал и на меч опирается. Другой траву в мешок лихорадочно напихивает. Это чтобы моей голове там помягче было.

— Опять все в последний момент, — говорю, — да?

Капрал дернул щекой:

— И не говори. Оболтусы.

Тут морковка на руках заворочалась. Кулачками глаза трет и куксится. Такое ощущение, что сейчас заплачет.

Я говорю капралу:

— Можешь дать мне слово? Это вместо последнего желания.

Он говорит:

— Какое слово?

Я говорю:

— Возьми девчонку. Только сам — без этих твоих... Передашь князю на руки. Скажешь: Утрехт все дочке завещал. Пусть князь растит, как свою. Сделаешь?

Капрал лицом стал, как апостол. Такой же суровомордый. Словно ему ответственность за человечество какую-то жилу перекрыла. И теперь с выдохом проблемы. Говорит:

— Сделаю.

Я говорю:

— Слово?

Он говорит:

— Слово.

И тогда я протянул ему девчонку.

* * *

Все-таки там был мой дом. Что сводило на нет их численное преимущество. Или мой кураж сводил? Не знаю. Когда вокруг темнота, грохот и вой, через который пробивается детский крик, а фоном — истошный визг нянек... А еще где-то за стеной убивают твоих людей...

Тут становится не до выяснений.

Наверное, надо было спросить: за что? Что мы вам сделали? Поймать одного урода и задать вопрос. Но я сразу не догадался, а потом некогда стало.

Потому что я взял шпагу и начал убивать их в ответ.

А потом я добрался до девчонки. И руки оказались заняты. Пришлось прыгать в окно.

А сейчас руки совершенно свободны. Только грязные и под ногтями земля. Поэтому я выдернул пистолет у него из-за пояса. И курок взвел. У капрала глаза сделались по чайнику. Но сделать ничего не может.

Потому что у него на руках морковка лежит и смотрит.

Я говорю:

— Держи крепче.

Повернулся и выстрелил.

Парень с мечом охнул и задохнулся. Я перехватил пистолет за ствол и бросил. Потом расправил руки и пошел убивать тех, что остались.

* * *

Пока я их убивал, он так и стоял с девчонкой в охапку.

Я подошел и ее из капральских рук вынул.

Говорю:

— Теперь уходи.

Капрал вздрогнул. Посмотрел на меня, на пистолет, который я у парня с мешком взял. Затем быстро — в сторону. Туда, где лошади привязаны. Я говорю:

— Нет. Пешком иди.

А когда он повернулся, я поднял пистолет и выстрелил капралу в затылок.

* * *

Я говорю: Анна-Фредерика, слушай мое завещание.

Надо было сказать: девочка моя смешная. Твоя мать отошла в мир иной. Я ее очень любил. Но ты не волнуйся. Ангелы на небесах ее очень ждали. Они там сидят в белых одеяниях и играют на арфах. А Верена смотрит на них и улыбается...

И тому подобную чушь.

Я сказал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.

Такой вот, блять, не романтичный.

* * *

Пришлось их утрамбовывать. Потому что яма было на меня одного, а их целых четыре. Но я справился.

Встал сверху и прыгал, пока не влезли.

Потом укладывал дерн кусками, а когда его не стало хватать, накидал веток. Теперь лежат, как в берлоге. Потом я сел на землю и сказал:

— Сил моих больше нет.

Долго сидел. Потом встал и пошел к морковке.

2

Это еще ничего. Совсем голодная, она хуже. Откроет рот и вопит. Я ее поднимаю, а она плотная, как комок глины. И пальцами не разомнешь. Маленькая и красная, словно обварившийся гном.

Я говорю:

— У вас молоко есть?

Она смотрит на морковку, а та продолжает хныкать. Женщина говорит:

— Ты солдат?

Я говорю:

— Нет.

Она вздохнула и говорит:

— Заходите. Есть у меня молоко. И перекусить что-нибудь найдется.

Я привязал коня, вошел в дом и сел на лавку. И чувствую: сил подняться нет совсем. Она говорит:

— Ты контуженный, что ли?

Я снова говорю:

— Нет.

Словно с кем-то поспорил — одно слово на целый день.

Она говорит:

— А похоже. Ладно, подожди здесь, солдат. Я сейчас приду.

Пока она ходила, я даже не шевельнулся. Словно из меня стержень вынули, на котором все держалось. И я теперь бесформенный и никому не нужный.

Хотя — есть девчонка. И ей стоило бы пеленки поменять. Мы с утра в дороге, и я представляю, как у нее там все набухло. Как перед потопом.

И пистолеты надо проверить.

Только я не могу.

Вернулась женщина и говорит: ты оглох? Твоя орет так, что во дворе уши закладывает!

Я поднимаю глаза и говорю: правда? я не слышал.

Она тогда замолчала и на меня смотрит. А потом говорит:

— Давай, я твою девочку покормлю.

Я говорю:

— Нет. Я сам.

* * *

Жена говорит: ты принцесса у нас. Посмотрите на эти щечки. На эти ножки. Ах, какие у нас ножки!

Я говорю: тьфу на тебя, обезьянка. Тьфу на вас обоих.

Потому что мне страшно.

Потому что за стеной люди с пустыми глазами.

* * *

Она говорит:

— Пока ты спал, у тебя лицо было живое. А сейчас опять мертвое.

Я говорю:

— Просто у меня рожа такая.

Она покачала головой. Говорит:

— Ты красивый. Только устал сильно.

Я говорю: наверное. Поднялся и вышел во двор. После того, как мне Верена приснилась, трудно стало разговаривать. Все время чувствую, что нас в комнате трое.

Четверо. Потому что морковка тоже слушает.

Поэтому я сел на крыльце. Достал пистолет и стал замок проверять. Порох с полки совсем высыпался. Я достал рожок и думаю — надо остальные проверить. Та ночь больше не повторится. Нет, спасибо. Больше меня врасплох не застанут.