Сделав дополнительные анализы, он убедился – рассеянный склероз. Он не сказал об этом пациентке, но ему было ясно, что красивая молодая женщина будет страдать нарастающей дрожью, нарушением речи и в конце концов наступит паралич. В медицинской науке нет ничего, что могло бы остановить ход болезни. Острота заболевания будет зависеть от того, где поврежден головной или спинной мозг. Доктор Адамсон скоро избавится от своих недугов, но браку предстоит перенести другой и более болезненный удар.

В четверг 6 мая 1886 года Зигмунду исполнилось тридцать. Он скопил несколько гульденов за прошедшие недели, но в последние несколько дней никто не появлялся в приемной. Он размышлял: «Термин употребляется явно неправильно: ожидает не пациент, а начинающий врач».

Рано утром в дверь постучал почтальон, доставивший цветок – подарок Марты. Вслед за почтальоном появилась сестра Роза, которая принесла пресс–папье, украшенное красным сафьяном с золотым флорентийским тиснением. После исчезновения застенчивого, робкого Бруста у Розы не было другого возлюбленного. Зигмунда это удивляло, ведь она была привлекательной, остроумной девушкой. Роза выглядела счастливой, неизменно в хорошем настроении, рассудительно относилась к жизни и, подобно Зигмунду, обладала широким диапазоном эмоциональной реакции.

– Зиги, ты неухожен. У тебя есть иголка и нитка? Посмотри на свои ботинки! Их нужно починить. У тебя есть другая пара; эти я возьму с собой.

Он улыбнулся, положил свою руку на ее плечо.

Паули и Дольфи пришли с букетом сухих пальмовых листьев, бамбука, тростника и пером павлина. Вслед за ними появилась сестра Митци со своим мужем, Морицем Фрейдом, дальним родственником. Она принесла свою свадебную фотографию, вставленную в рамку. Прибыли родители – Амалия с испеченным ею венским тортом и Якоб с книгой английского политического деятеля Дизраэли, восхищавшего Зигмунда. Родители обняли его и поцеловали, словно ему исполнилось всего десять или двадцать лет. Последним пришел брат Александр, вставший утром в пять часов, чтобы занять место в очереди в кассу венского театра и купить два билета на «Цыганского барона» Иоганна Штрауса. Каждую неделю Александр ходил слушать оперетту: то «Летучую мышь», то «Сказки Гофмана»; в предшествующую неделю он лишил себя такого удовольствия, чтобы сэкономить и взять с собой брата на представление в день его тридцатилетия.

Дольфи сварила кофе на горелке в офтальмологическом закутке, Амалия поместила торт на письменный стол Зигмунда, Алекс принес стулья из прихожей. Члены семьи расселись для мирной беседы за чашкой кофе. Прибыла, запыхавшись, Анна на шестом месяце беременности. В одной руке она несла корзину цветов, а в другой – четырнадцатимесячную дочь. Она пожелала Зигмунду прожить «еще тридцать и еще лучших» лет и посадила маленькую Юдит на его колени. Зигмунд, повздоривший с Эли Бернейсом, медлившим вернуть Марте ее деньги из приданого, которые она ему доверила, проявил добрую волю в день рождения и поинтересовался здоровьем своего шурина.

Якоб, работавший с недавнего времени, приносил домой заработок. Зигмунд чувствовал, что его отец доволен, ибо вновь принялся рассказывать анекдоты.

– Зиг, бедный еврей влез без билета на скорый поезд в Карлсбад. Не раз и не два его ловили, тузили и высаживали. На одной станции он встретил знакомого, который спросил, куда он едет. «В Карлсбад, – ответил он, – если выдержит мое здоровье».

Представление в театре оперетты продолжалось до глубокой ночи. Зигмунд поблагодарил брата и отправился домой пешком один. Он вошел в свой укромный уголок с подавленным чувством. Он также едет безбилетником к свадьбе, к дому, к практике… только выдержало бы его здоровье.

Ему пришлось купить кушетку для осмотра больных, и эта покупка поглотила остаток его денег. Он познавал то, о чем всегда догадывался, а именно: существование глубокой пропасти между медицинской практикой и заработками. Если бы доктор Политцер не вызвал его за день до этого на вторую консультацию, то он всю неделю работал бы не покладая рук, не получая за это ни единого крейцера. Он сел за письменный стол, поправил свет лампы и написал Марте:

«Мечтаю о том, чтобы следующий день рождения был таким, каким ты его описала: ты разбудишь меня поцелуем, а мне не придется ждать письма от тебя. Меня больше не волнует, где это будет… Я могу выдержать любое бремя забот и напряженной работы, но только не в одиночестве. И между нами: у меня очень мало надежды пробиться в Вене».

На следующее утро он отослал письмо и, направляясь в лабораторию Мейнерта, подумал: «Я как Роза. Мои эмоции столь же изменчивы, как морские приливы».

Говорят, что Земля вращается вокруг своей оси, а больные – вокруг своей боли. В последующие дни полдесятка больных посетили его кабинет, а затем в полдень его вызвали в Городскую больницу для осмотра новорожденного, у которого внизу позвоночника, над ягодицей, появилось мягкое уплотнение размером с лимон. Доктор Фрейд осмотрел натянутую кожу, растущие на уплотнении волосы, затем остальную часть тела ребенка.

– Врожденные изменения, не более того, – заверил он коллегу. – Я видел подобные наросты у взрослых. Ребенок будет нормально развиваться.

– Будьте добры, скажите это матери, – попросил доктор.

На следующее утро его вызвали в дом бывшего нервнобольного, лечившегося у Оберштейнера в Обердеблинге, ребенок которого родился парализованным ниже талии. Осматривая сфинктер заднего прохода, доктор Фрейд обнаружил полную расслабленность мышцы. Паралич захватил мочевой пузырь и пищевой тракт. Воспален спинной мозг. Ребенок будет парализован всю жизнь. Однако если удастся снизить температуру, ослабить конвульсии, не допустить инфекции мочевого пузыря…

Зигмунд провел всю субботу и воскресенье у постели ребенка, ночью спал на соседней койке. Больше всего его тревожило то, что мочевой пузырь ребенка плохо освобождался: будучи наполненным, он был рассадником микробов. Зигмунд был прав, полагая, что ребенок умрет от воспаления почек; это может случиться в любой момент – через два года или через два месяца. Однако его научили бороться за жизнь до тех пор, пока есть хоть искра надежды. Он боролся за жизнь ребенка, пока эстафету не принял семейный врач.

Зигмунд установил для себя строго размеренный порядок: вставал в шесть, затем умывался, одевался, после чего в комнату приходила горничная с теплыми булочками от соседнего пекаря и чашкой кофе, смолотого перед варкой на кухне. К семи часам она убирала посуду и салфетки с его стола, и он начинал работать над переводом последних глав книги Шарко или над своим отчетом о поездке. К десяти часам Зигмунд приходил в психиатрическую лабораторию Мейнерта, где занимался исследованием слухового нерва в человеческом эмбрионе. В одиннадцать часов шел через улицу в соседний ресторан, где подкреплялся двойным гуляшом, который подавали в двух небольших горшочках, содержащих по два–три крохотных кусочка мяса с картофелем и салом; часы его консультаций не оставляли времени для плотного обеда.

Вернувшись в лабораторию, он еще полчаса уделял анализу срезов мозговой ткани и ровно в двенадцать усаживался за стол в своем кабинете. К этому времени прихожая была, как правило, уже заполнена, ибо ходили слухи, что новый врач относится к благотворительной деятельности с той же тщательностью, как и к платным пациентам. В первый месяц он не покрыл своих расходов, но был рад «свободным пациентам»; в Вене считали, что врач, не имеющий благотворительных пациентов, не может претендовать на других. Подобно тому как в гуляше среди множества ломтиков картофеля попадаются порой кусочки мяса, встречаются люди, которые в отличие от португальского посла, так и не оплатившего счет, торопятся заплатить по поступающим к ним счетам за медицинское обслуживание.