Мертвое, а прошел бы по морю легко, спокойно, достойно. Как и подобает достойному уходу. Особенно Чеснока. Тьфу ты! Конечно, конечно, Аристида. Прощай, Аристид!

И я поймал себя на мысли, что мне почему-то его не жаль. Мне искренне было жаль его семью. Но не его. Не потому что я был безжалостен. И не потому, что невольно позавидовал его достойному уходу. И точке, которую он наконец-то нашел силы поставить в конце этого спектакля на вечную тему: быть или не быть? Мне этот спектакль придется сыграть. В том числе и за него… Нет, мне не было его жаль.

Наверное, еще и потому, что другого выхода для него я уже не видел. Только немертвое море. Немертвое солнце. Немертвые волны, касающиеся босых ног. Немертвые брызги волн, касающиеся волос. И впереди смерть… Про которую я наверняка никогда не узнаю.

Прочь, Аристид. Прочь. Мне слишком больно смотреть тебе вслед. И хотя твои следы остаются на горячем песке. Следа от тебя не останется. Прощай, Аристид! Я резко повернулся и пошел в другую сторону… Мне еще предстояло узнать, что такое вечность и для кого, и как с ней справиться. Я даже хотел снять кроссовки. Но не снял. Меня знобило.

Впрочем, как всегда, я поторопился с заявлением, что ничего не увижу и не услышу про Аристида. И про бесследность его существования тоже поторопился пофилософствовать. Меня впереди ждало главное испытание. И как я не подумал про это? А вот испытание подумало. И в этот же вечер поджидало меня в комнате.

Я даже не успел удивиться, что в доме никого не было. Легко взбежал на второй этаж. Мне почему-то не терпелось бухнуться на диван. Не знаю – почему. Дорогой я не думал, старался гнать мысли, боролся с ними. И побеждал их. Но теперь. На диване. Закрывшись в четырех стенах, мне нужно было о многом подумать.

Во-первых, почему я так легко отпустил Аристида? Нет, не в вечность. А на верную гибель. А во-вторых, как можно это исправить и все-таки спасти Аристида? При этом не подставив себя. Или черт с ним?! Черт с ним, с этим заданием?! Можно на смерть пойти и вместе. Во всяком случае, у меня есть шанс спасти чью-то жизнь. Хотя бы одну! Даже ценой своей жизни. Ну и что? Не каждому в жизни дается шанс совершить подвиг… Я уже чувствовал себя почти героем. И мечтал о диване, на котором и подумаю о геройстве.

Я даже не притормозил у дверей комнаты. Не пробежал взглядом по матовой стеклянной поверхности, как всегда делаю, на всякий случай. Мало ли что или кто в комнате? Хотя матовая прозрачность мало что позволяет увидеть… И все же… Я пренебрег осторожностью. И просто настежь распахнул дверь. И – и – и…

Меня ожидал гость. Непрошеный гость, развалившийся на моем диване. Да-да, на том диване, на котором я и собирался составить план выхода из тупика смерти. Шпаргалки не было. И мне пришлось сходу вспоминать его фамилию. И даже (что вообще невероятно) имя. Впрочем, его имя-отчество я уже запомнил (и зачем я себе лгу). Словно с запоминанием всего этого что-то в моей жизни может измениться…

Безо всякого удивления я поздоровался. Хотя я действительно удивился. Как же быстро у них работает связь! Или просто время течет по-другому? Хотя ничего сногсшибательного в его появлении не было. Это словно вот так приходишь домой с благими намерениями составить план подвига. И даже воодушевляешься своим предстоящим благородством. А бес уже поджидает тебя на твоем же диване. И мило улыбается. Он-то знает, что подвиги не планируют. Подвиги просто совершают. Или нет.

– Здравствуйте, Михаил Дмитриевич.

– Еще раз безмерно рад, что вы без шпаргалки помните мое имя-отчество. Не ожидали?

– Нет, – честно признался я. – Но, пожалуй, не удивился.

– Ну, что ж. Хорошо. Значит, уже адаптировались.

Он улыбнулся. Мне показались, что его зубы стали мельче и острее. А голос – тоньше и звонче. Но это, скорее, все мое воображение.

– Точнее, не адаптировался, а пребываю в процессе адаптации.

– Хорошо, что честно. Все хорошо, что честно!

И он вновь улыбнулся. Ну вот клянусь. Зубы! И голос! Его зубы стали тоньше, а голос звонче! Словно их подточил медведь-кузнец.

– Вы что-то хотите спросить? Так прямо и спросите. Я ничего скрывать не собираюсь.

– Да вот бес попутал, я к вам и заглянул на огонек.

Он еще издевается! Ведь он прекрасно знает, что он и есть тот самый бес. И тем более знает, что я об этом знаю.

– Похоже, не бес вас попутал. Вы тоже, пожалуйста, со мной не темните, – сказал я с легким, в меру, раздражением. – И говорите прямо. Не бес вас попутал, а Аристид. И на беса он совсем не похож.

– Ну, что ж. Мне импонирует ваша прямота. Меньше времени придется тратить на пустые разговоры. Хорошо – Аристид. Точнее, ваш с ним последний разговор. Пренеприятнейший разговор. Более того – я вами остался недоволен.

– Я тоже собой недоволен, – уже резко ответил я.

– Вот как? Значит, вы все понимаете?

– Что? Что может быть сверх того, что я собой недоволен. Что не сумел быть настойчивее. Что не сумел переубедить. Не сумел…

Я отчаянно махнул рукой.

– Но ведь не в этом дело. Там переубеждать было уже некого. Вы это прекрасно понимаете. Что в подобной ситуации все уже безнадежно.

– Ну почему же? Почему?

Вот оно, вот! Может быть, сейчас попробовать спасти Аристида! Именно сейчас! Какой подходящий случай! Ведь не я к Андрееву напросился на разговор, а он ко мне. И все выйдет легко и естественно. Это и подвигом не назовешь. Ну, почти подвиг…

– Все уже безнадежно. С Аристидом все предельно ясно. И тут вариантов быть не может.

– Да нет же! Нет! – Я неосторожно зажегся. Но остановиться уже не мог. – Вы поймите… Возможно, он самый надежный случай из всех! Люди на все способны ради своих близких! На все! А все остальные доводы – деньги, карьера, даже убеждения… Вот это, это как раз довольно шатко! Потому как все в голове человека меняется! Может измениться! Попробуйте, влезьте в его мысли, в его, ну, душу, если хотите. Хоть вы и не верите в это слово.

Он сделал попытку сопротивляться. Ради приличия. Когда речь идет о душе – все делают вид, что в нее верят. Но я продолжал еще ярче, еще зажигающей, еще отчаянней. Я почти не играл.

– Да-да! Вы не можете угадать, что может