– Ты сегодня с места в карьер. Что-то случилось?

– Да нет, ничего. Друг уехал на полгода в Индию в ашрам. Говорит, так наладил дела, что сегодня фирма спокойно работает без меня. Говорит, сегодня я не нужен даже им… Понимаешь, Саша, сначала был горячий воздух, витамин устанавливающейся демократии. Может быть, мы слишком тонко организованны для спокойной жизни? Счастье, по Шопенгауэру, – это отсутствие несчастья, но нам этого мало, мы не американцы. А превращаться в американцев нам в лом.

– Знаешь, я как-то с дочкой отдыхала в Италии и каждый день видела женщину, идущую мыть полы в церкви. У нее было такое лицо, что я обзавидовалась. Понимаешь, Женька, у меня все то же самое. Деньги появились, но организм изношен, как рубашка под мышками. И изношен несоразмерно деньгам. Но я уже не смогу без работы, я уже на нее подсела. А прямой эфир – просто ходьба по проволоке над огнем. Самая интенсивная половая жизнь по переживаниям рядом не лежала.

– А я недавно понял, что я типичный лишний человек. И собственно, все мы. Мы все даже эротичны как лишние люди. Хотя нас общество и ангажировало, и в элиты произвело.

– Слушай, когда я еще была интеллигентным человеком, я размышляла о лишних людях и пришла к выводу, что лишний человек отличается от нелишнего в основном тем, что в бога не верует и у него в башке космос рассыпается. Можешь вспомнить, чтоб Онегин или Печорин хоть раз в церковь сходили?

– Но мне тоже поздно. Классик говорил, большинство нуждается в боге потому, что у них нет ничего, кроме этого, а меньшинство потому, что у них есть все, кроме этого. Видимо, я посередине.

– Мой психоаналитик утверждает, что самый горячий сегодняшний клиент идет по кризису идентичности.

– Саш, а ты почему от мужа ушла?

– Не давал реализовываться.

– Как кому?

– Как – кому? Всем сразу. А ты почему от жен уходил?

– По тому же самому. Только, видишь, проблемы от этого не кончились, просто начались другие. Я ведь почему столько работаю? Чтобы не думать о смысле жизни…

Александре было очень комфортно сидеть с ним рядом и болтать. Но за год общения она видела его всяким. Видела, как орет на подчиненных; как холодно выжимает деньги из чужой интеллигентности; как жестко и виртуозно уничтожает конкурентов; как по телефону размазывает бывших жен; как машинально отделывается от детей, заменяя час собственного времени денежными вложениями (я очень занят, но тебе привезут новые ролики и т. д.). Видела, как однажды, очень устав, расплатившись в ресторане, взял чек и положил в бумажник. Александра с удовольствием платила за себя и других, у нее было чувство вины человека, начавшего хорошо зарабатывать. И естественность, с которой он взял чек, чтобы потом провести их ужин по представительским расходам фирмы, была для нее как удар ногой в пах.

Потом в машине он, извиняясь, спросил:

– Заедем в ночной магазин? У меня дома ни одного презерватива, а ты опять начнешь читать лекцию про СПИД и гепатит Б.

– Обязательно заедем. Только чек не забудь взять, – съязвила она.

– Какой чек? – удивился Евгений. И Александра поняла, что он так вымотался, что часть действий перевел на автопилот. И тормознула, понимая, его сил сегодня хватит только на что-нибудь одно: либо на разборку, либо на эрекцию. И предпочла второе.

Собственно, в глубинах сумки у нее наверняка были свои презервативы, но надо было долго искать. Говорят, внутренности сумки – это внутренности хозяйской души, так вот там у Александры был такой бардак, что влезший вор, покопавшись в верхних слоях всякой дряни, сломался бы, не добравшись до нескольких тысяч долларов в пакете от колготок.

Она пристально посмотрела на Евгения. Хорошо смотрится, но какой-то неродной. Декоративный мужчина на выход. Сладкий плебей был не так эстетичен и в постели самовыражался проще, но цеплял некую струну, и она сладко и долго звенела.

Они подъехали к толпе, окружившей «звездную лестницу», и бездельничающая публика, облепившая заграждения в надежде ухватить радостную пайку подглядывания, стала бесстыдно пялиться на них в «мерседесе». Но они не были «телемордами», и народ разочарованно отхлынул.

– Они, как Эллочка-людоедка, думают, что где-то есть немыслимый разврат! – хихикнула Александра.

– Давай ты будешь изображать иностранную телезвезду, а я – твоего телохранителя, – предложил Евгений.

– Зачем?

– Сделаем людям праздник.

– У них он и так больше, чем у нас, – скривила губы Александра, побрызгав шею и платье духами, достала из сумки вечерний ридикюль. – Положи мой мобильный в карман пиджака, а то я с ним как Лариса Рейснер в бальном платье на капитанском мостике.

И они начали подниматься по устеленным ковром ступенькам под свист толпы и щелканье фотозатворов.

– Я себя чувствую доберманом хороших кровей на собачьей выставке, – пожаловался Евгений.

– А представляешь, каково телезвездам? В общественный туалет пописать не зайдешь.

Холл был набит бомондом. Телевизионщики, артисты, депутаты, известные жулики, неизвестные писатели и прочий «список рассылки» демонстрировали богатства легкой промышленности. Глаз болел от бриллиантов, в том числе и настоящих, бабочек и смокингов; попадались шляпы и даже обильно потные меха.

Александра надела на рот приветливый оскал и то и дело раскланивалась и подставляла руку под поцелуи.

– Смотри, смотри, – шептала Александра, – это известный ведущий, бывший стукач. Семь раз был женат, сначала на партийных дочках, потом на дочках дипломатов, а теперь на дочке бандита. По его паспорту можно изучать отечественную историю. А вон известный демократ со старой женой, подарил любовнице шубу за тридцать тысяч долларов, а она возьми и расскажи прессе, на него тут же налоговая инспекция наехала. А это, в желтом костюме, известная шлюха. Понимаешь, ну, со всеми спала и хорошо двигалась, дошла до крупного поста, и вдруг у директора, ее любовника, появилась молодая девка и выжила ее. Представляешь, у нее был такой шок, что попала в психушку. Сейчас немного отошла. А вон, узнаешь, суперзвезда, снимает клипы на деньги национальных мафий.

– Господи, какая помойка, пойдем что-нибудь выпьем, – скривился Евгений.

– Точно такая же, как вокруг тебя, – обиделась Александра, двигаясь к бару. Конечно, когда она в застой работала в музее, вся окружающая ее публика прочитала вторую часть «Фауста». Но она отлично помнила, как трое молодых ребят ругали советскую власть, а пожилая руководительница отдела, эдакая дама с камеей на шее, «вся в Баратынском», подслушала из-за двери и подробно изложила это в первом отделе. И потом долгие годы, когда дама с камеей вдохновенно говорила что-то типа: «Мы должны быть ладонью, не позволяющей ветру погасить свечу русской культуры!», у Александры начиналась тошнота, как во время токсикоза. Это удачно отучило ее от снобизма.

Они сели в первый ряд, и улей зала начал стихать прямо пропорционально убывающему свету. Электроника чудила на сцене, а Александра примитивно считала, сколько в это вбухано денег и какие проекты можно было на них сделать на том же самом телевидении. Пожилые пошловатые господа выходили на сцену в сопровождении теледив, рекламирующих платья и колье. Господа тривиально шутили, дивы бессловесно раздирали когтями конверты, публика визжала, а награжденный благодарил жюри, маму, президента и пускал слезу.