— Спасибо, Амалия, мне уже лучше. — Лежа без одежды на расстеленном на полу полотенце, Беатрис почувствовала, что ей холодно, и задрожала всем телом.

Служанка быстро принесла второе полотенце, чтобы укрыть им Беатрис. Она не решалась о чем-то спрашивать хозяйку, однако и сама поняла, что молодая женщина испытывает жуткую боль, вызванную отнюдь не гибелью мужа, а чем-то другим, и боль эта невыносима, просто немыслима.

— Прошу тебя никому не рассказывать о том, что ты сейчас видела.!

Беатрис взяла служанку за руку и заставила ее посмотреть себе в глаза.

— Мне хотелось бы, чтобы это было нашим секретом. — Она, сказав это, слегка сдавила ей руку.

— Моя обязанность — подчиняться вам, сеньора.

— Я говорю не об этом. Мне нужно нечто большее. Хочу, чтобы это был наш секрет — наш с тобой.

— Я понимаю.

Бывают ощущения, которые трудно понять и которым, тем более, трудно дать логическое объяснение, однако Амалия в ту же секунду осознала, что ее отношения с этой женщиной станут особенными и более близкими, чем отношения между служанкой и ее госпожой.

— Я в полном вашем распоряжении и готова на все.

— Не уходи сейчас отсюда. Помоги мне одеться. Я не хочу, чтобы мой возлюбленный увидел меня такой — совсем не готовой к его приходу.

Беатрис поднялась с пола и оперлась на плечо Амалии, чтобы пойти к себе в комнату. Амалия не решилась как-то отреагировать на повторное упоминание Беатрис о ее муже, с пониманием относясь к тому состоянию, в котором сейчас находилась Беатрис.

Придя в спальню и увидев свое отражение в зеркале, Беатрис села в кресло и стала себя разглядывать.

Она разглядывала свое тело — юное, привлекательное и уже недоступное тому человеку, которому оно никогда и не должно было принадлежать.

Амалия стала доставать из шкафа различные предметы одежды Беатрис и показывать их своей хозяйке. Когда Беатрис выбрала то, во что хотела быть сегодня одетой, она приказала Амалии повесить все это на стоявшую рядом вешалку и начала одеваться.

Беатрис не покидали мысли о том, что ей всю жизнь приходится страдать. Весь остальной мир об этом не знал, потому что она старалась скрывать свои страдания, однако Беатрис ни на один день не покидало чувство, что ее сердце сжимается и вот-вот разорвется от острой боли.

Она жестом показала служанке, чтобы та помогла ей одеться.

Амалия натянула на нее сорочку из тонкого египетского полотна и затем поверх сорочки надела на нее атласный корсаж на китовом усе, вышитый серебряными нитками. Этот новый материал — китовый ус — обладал прочностью, равной древесине, однако был более гибким и удобным для женщины, и его вполне можно было использовать, чтобы приподнять груди над вырезом платья. Беатрис подняла по очереди свои ноги, чтобы Амалия надела на нее панталоны из вышитого шелка и закрепила их на поясе. Поверх панталон Беатрис надела юбку из черного бархата, вышитую золотыми и серебряными нитками.

— Расскажи мне о своей жизни. Я знаю, что ты цыганка, но откуда ты родом? — спросила Беатрис, вытягивая ногу, чтобы Амалия натянула на нее белый льняной чулок.

— Сеньора, я не хочу утомлять вас своими рассказами. — Амалия натянула чулок и на вторую ногу Беатрис. — Кроме того, я не думаю, что они будут вам интересны.

— Позволь мне судить об этом самой. Где ты родилась?

— В маленьком селении неподалеку от Мадрида.

— Расскажи мне о своих родителях. Они до сих пор там живут?

— Нет, сеньора. — У Амалии подступил ком к горлу. — Моя мать умерла несколько месяцев назад в Сарагосе, а где сейчас находится мой отец, я не знаю. Думаю, он на судоверфи военно-морского флота — той, что возле Кадиса.

Беатрис почувствовала жалость, увидев, что симпатичное личико Амалии омрачилось.

— Мне очень жаль. — Она ласково погладила юную цыганку по щеке. — А что твоя мать делала в Сарагосе?

Амалия усердно пыталась подогнать корсаж по фигуре Беатрис. Она попросила хозяйку, чтобы та выпрямилась, и стала затягивать завязки у нее на спине, стараясь не оставлять ни одной складки и чтобы вырез не получился чрезмерно большим.

— Думаю, сеньоре известно, что немногим более двух лет назад все цыгане по приказу короля были арестованы. Женщин при этом отделили от мужчин, а затем нас разбросали по всей Испании — кого куда.

Амалия тщательно подбирала слова: она все еще не могла полностью доверять Беатрис.

— Да, я об этом знаю. Это настоящее варварство.

— Мы с моей сестрой Тересой, моей матерью и тетей попали в тюрьму в Сарагосе, расположенную в старом арабском дворце под названием Альхаферия.

Она начала расчесывать волосы Беатрис. В зеркале было видно ее отражение — позади отражения Беатрис, — и они обе украдкой разглядывали друг друга. Амалия с опаской следила по выражению лица Беатрис за тем, какие эмоции вызывает у хозяйки ее рассказ.

— Моих отца и дядю отправили работать на судоверфи Ла-Каррака, и с тех пор я о них ничего не слышала.

В мозгу Беатрис тут же промелькнула мысль о Браулио: она вспомнила, что его привезли в Мадрид именно с этой судоверфи.

Браулио был цыганом — так же, как и ее служанка, — а потому вынес все унижения, которым подвергли цыган во время массовых арестов и последующего заточения в тюрьме.

В своем воображаемом мире Беатрис знала, что Браулио придет к ней этой ночью, — она ждала его каждую ночь. Он был ее единственной любовью.

— А как вас арестовывали?

Беатрис вспомнила об аресте своего отца и о жутких последствиях этого ареста. Она была почти уверена в том, что нельзя даже представить события более трагического.

— Мне тяжело об этом говорить. Прошу вас избавить меня от этой пытки. — Амалия подобрала волосы Беатрис и надела на ее голову роскошный парик.

Беатрис с состраданием посмотрела на Амалию.

— Можешь рассказывать, а можешь и не рассказывать. Сама решай. — Беатрис пыталась завоевать доверие служанки, но Амалия, чувствуя это, становилась только более настороженной. — Если ты опасаешься, что меня могут испугать рассказы о жестокостях, то имей в виду, что мне пришлось испытать такие страдания, ужаснее которых быть ничего не может. Я также была свидетельницей того, как страдали люди, которых я любила больше всего в жизни.

Служанка стала перебирать лежавшие в шкатулке драгоценности. Ей приглянулись серьги с жемчужинами, и, показав их Беатрис и получив ее одобрение, она стала вдевать их хозяйке в уши.

Молча поразмыслив несколько минут, Амалия решила: в том, что Беатрис интересуется ее судьбой, нет никакого подвоха.

— Я помню, что в тот жуткий день у меня даже появилось ощущение горечи во рту. С такими бесчинствами я до того никогда не сталкивалась. Арест моих родственников. Грубость солдат. Они схватили мою тетю и изнасиловали ее на глазах у меня и моей сестры. Мы стояли так близко, что, казалось, ощущали физически, что она чувствует. Это было ужасно.