Несовершенство литейного дела сказывалось и со стороны снарядов: чтобы уменьшить зазор в стволе, ядра и бомбы тоже надо изготовлять с высокой точностью. Погрешность в две-три линии считалась в то время вполне приемлемой. Для получения прибавки в меткости, оправдывающей затраты на сверление пушек, ее следовало уменьшить хотя бы вполовину. Секрет литья по способу Дарби разгадали довольно быстро: песок слегка смачивали известковым молоком, и после горячей сушки формы выходили из печи отменно твердыми. Но получить изделия, равные по достоинству английским, все равно не удавалось. Наконец, я заподозрил, что дело в особых качествах колбрукдельского чугуна, и пожертвовал в переливку привезенную из Лондона посуду. Действительно! Этот металл казался в расплавленном виде более текучим, чем обыкновенный. Он лучше заполнял пустоты. Зависит сие от состава руды или же от использования кокса при выплавке? Требовались новые изыскания. Доменные печи имелись на Олонецких заводах – но кокс можно было получить только издалека, и нескоро.

Зато в работе над огненной машиной я получил неожиданную помощь. Еще по осени в Петербург приехал лейпцигский профессор и горный советник Якоб Лейпольд, чтобы просить у царя денег на издание своего капитального труда «Theatrum machinarium». Будучи особенно любезно принят в Берг-и-мануфактур коллегии, Лейпольд не преминул поделиться сведениями о регламентах и привилегиях, принятых в Саксонии по части горного дела. У нас с ним нашлись общие знакомые: профессор поддерживал корреспонденцию с Гравезандом и Дезагюлье. К тому же он внимательно следил за всеми новшествами в механике и работал над собственной разновидностью парового насоса. Весьма забавная сцена последовала, когда я признался в том же самом грехе, описав модель, начатую постройкой в Англии и оставшуюся пока, за недосугом, в неоконченном виде. Ревнивый, как многие ученые люди, в вопросах приоритета, саксонец заподозрил, что кто-то похитил его идею и продал мне: настолько схожи были конструкции. Только очевидные свидетельства, что моя работа начата независимо, его успокоили.

– Сходство наших мыслей доказывает, Herr Professor, правильность избранного пути. Система, в которой пар высокой упругости движет поршень, постепенно расширяясь, а затем выпускается в воздух, представляется мне наиболее простой и логичной. Естественно, цилиндров должно быть два или больше, чтобы исключить моменты отрицательного усилия на валу машины.

– Совершенно верно, Exzellenz. Единственное, что сдерживает применение огненной машины этого вида, – трудность взаимной подгонки цилиндра и поршня. Но изобретенные мною инструменты решают проблему. К сожалению, в настоящее время я не располагаю средствами, чтобы воплотить сию инвенцию в металле…

– Зато я располагаю. Почему бы нам не объединить усилия? Скажу сразу: мне безразлично, кому суетная молва припишет славу. Вы ведь теолог по образованию?

– Да, но почему господина графа это интересует?

– Тогда, мне кажется, вы должны согласиться, что споры о первенстве в науке, увлекшие ныне величайших из ученых мужей, не исключая самого Ньютона, – полный вздор, ибо Тот единственный, чье мнение действительно важно, наперед ведает заслуги каждого смертного…

Уговоры не пропали даром: Лейпольд действительно знал множество остроумных приспособлений для устранения шероховатостей и неправильностей внутренней формы цилиндров. Правда, все они приводились в действие вручную. Не беда. Если бы сии инструменты потребовались для пушечного дела, я сумел бы приладить к ним привод от водяного колеса; при изготовлении же штучного образца огненной машины избыточная затрата труда большого значения не имела. Важнее было, чтоб мои мастера освоили новейшие способы обработки металла.

В свою очередь, гость был немало удивлен видом показанной ему модели, прежде всего – миниатюрностью оной. Вместо огнедышащего чудища размером с дом, как шахтные паровые насосы, его взору предстало устройство, способное поместиться на небольшой повозке, с круглым котлом внутри клепанной из железных листов топки. По мнению профессора, даже для опытов следовало бы построить аппарат побольше. С его критикой я отчасти согласился, поскольку и сам понимал, что трехдюймовые цилиндрики явно слабоваты. Поршни не могли производить полезное действие: сила пара с трудом преодолевала сопротивление тугой манжеты, застревающей на малейших неровностях. Удвоить диаметр, под размер ствола двадцатичетырехфунтовки, – в самый раз будет. Профессор предлагал делать сразу большую машину, годную для горного дела, но мне это было не нужно: затопленных шахт в пределах видимости не обреталось. А вот Вербиста с его тележкой хотелось превзойти. В довольно скором времени явились верные признаки будущего успеха.

Каждый год имеет свою метку в памяти, свой геральдический знак. Если выбирать символ наступившему – им стали бы кони, мчащиеся галопом. После Сретения приходилось то и дело скакать между столицей и заводом, ибо мое присутствие требовалось в обоих местах. Благо восемьдесят верст по зимней дороге – дистанция пустячная. Как раз успеваешь выспаться. По весне надлежало пустить в работу вальцовочную мастерскую, с которой я связывал великую надежду: удвоить, а то и утроить стоимость каждого пуда металла, идущего за море. После этого дело могло бы расти уже на свой собственный счет и приносить немалую прибыль. Грядущие годы сияли блеском золота, ближайшие месяцы светились дырой в кармане. Деньги акционеров, считая и полковую складчину туляков, подходили к концу, занять же под будущие доходы нужную сумму не удавалось. Только в стране с неразвитым кредитом такое возможно. Намечался разрыв тысяч в двадцать, невеликий в масштабах дела, однако способный стать губительным для него.

Был у меня расчет на прибыль от торговли железом, но приехавший с Урала Акинфий Демидов смиренно объявил желание своего батюшки вместо дивидендов пустить доходы на строение судов для компании и на Вышневолоцкий канал. Надо ли говорить, что государь расцеловал Акинфия и полностью с этим предложением согласился? В прощальной улыбке высочайше расцелованного компаньона явно сквозило любопытство: «Посмотрим, как ты будешь выкручиваться!» Поскольку я оказался полезным, семейство готово было терпеть мое участие в продаже своего товара, но дальше пускать не собиралось.

Решающий момент приближался. Пришло время бросить в бой последние резервы. В Париж и Лондон полетели распоряжения продать мои акции и, буде возможно, ненужные патенты. Анри Тенар повиновался, как солдат под огнем: отчет об исполнении пришел неожиданно скоро. Только цифры в письме стояли несуразные, раз в десять больше того, что у меня было. Пока уточнял, не ошибка ли это, добралось до Санкт-Петербурга и послание от Джона Кроули, полное непрошеных советов касательно управления капиталом. Партнер сообщал, что за последние три месяца бумаги Компании Южных морей подорожали втрое и продолжают расти в цене; было бы нерасчетливо терять прибыль. С изысканной вежливостью, свойственной мне в моменты раздражения, я объяснил в ответной эпистоле, что рискую потерять все свое состояние, если не получу наличных как можно скорее.

Очередная парижская почта принесла новости ошеломительные. Никакой ошибки! Сказочный рост народного богатства благодаря блестящим распоряжениям Джона Ло принес мне небывалый доход. Я сидел на куче свалившихся с неба денег дурак дураком. Зачем изобретать, трудиться, напрягать ум, строить корабли и заводы? Ловкий финансист раздал французам бумажки со своей подписью – и обладатели оных в один момент стали вдесятеро богаче! Как тесто из перебродившей квашни, сокровища потекли через край, за рубежи государства. Все счастливы и довольны. Только понять не могу: за что в таком случае шведы отрубили голову барону Гёрцу? Разве он не то же самое делал? Ну, вместо бумажных кредитных знаков пустил в обращение медные. Ужели разница в материале была причиной жалоб, что он всех разорил?!