Молодой господин смотрел на противоположную стену. Потом он обернулся шатаясь. Его обнажённое горло — от жары он распахнул ворот сильнее обычного — рассекала алая полоса. Молодой господин, выронив дао, нелепо зажал обеими руками рану, но алое всё равно просачивалось между пальцев.

— Цзинфэй! — крикнул Сун Юньхао, в первый раз в жизни назвав его по имени.

Чёрная тень за спиной молодого господина раскинула крылья. Сун Юньхао пригвоздил её клинком к стене. Но у твари не было никакого оружия, способного перерезать человеку горло, не было даже когтей, она просто швырялась всем, что попадётся. Кувшинами из трактира. Острыми кусками льда из бочки продавца холодных десертов.

Глаза молодого господина потухли прежде, чем он успел испугаться.

Он умер прежде, чем убившая его ледышка растаяла в кулаке Сун Юньхао.

Охота пятая. Удочка (2)

Чжан Вэйдэ не верил, что уже умер. Хотя бы потому, что в том мире, где он сейчас находился, он был чудовищно одинок, а ведь умерших мириады, да и загробных чиновников наверняка тысячи. А особенно потому, что этот мир был ему до омерзения знаком. Вряд ли загробное царство могло быть в точности похоже на мавзолей династии Чэнь. Пусть даже император-основатель двести лет назад и полагал, что воздвиг нечто грандиозное, великим мавзолей мог считаться разве что в сравнении с жалкими постройками предыдущих веков междоусобиц. Даже на дороге Сыма стояло всего-то пять десятков статуй министров, послов и зверей-хранителей — задумывалось их втрое больше, но денег не хватило; да и сами гробницы были весьма заурядные, кроме разве что усыпальницы принцессы Чжуи, строения такого же изящного, как сама несчастная дева, умершая пятнадцати лет от роду.

Идти по дороге было страшно. Если двинуться вперёд, она приведёт к мавзолею, а возвращаться туда Чжан Вэйдэ не хотел ни за что. И потом, что ни говори, это всё же были гробницы — вдруг его душа решит остаться там навсегда? В былые времена он ходил за советом к принцессе Чжуи, но сейчас даже она пугала. Если же идти назад, дорога начинала расплываться в тумане, а значит, тоже могла привести его в те края, куда Чжан Вэйдэ пока не собирался.

Он сел возле статуи министра ритуалов, смешного старичка, который пыжился и выпячивал живот, чтобы казаться грозным. У статуи на левой ступне была трещина, точь-в-точь как наяву.

Чжан Вэйдэ попробовал медитировать, но не чувствовал не то что духовной силы, а даже собственного тела, как перестают ощущать затёкшую ногу. Может, он всё-таки умер, но душа его, не желавшая пока уходить, застряла на земле и бродит теперь среди гробниц. Это было наказание пострашнее любых адских мук.

Одно хорошо — шея перестала болеть. Слёзы тоже не текли — заиндевели. Хорошо это или нет, Чжан Вэйдэ не знал. Он боялся, что задохнётся от комка в горле.

Чжан Вэйдэ попытался вообразить картину, которую показывал древесный дух: огонёк в горном святилище успокаивал. Наверно, он даже мог подсказать дорогу. Но сейчас, в его мыслях, хоть он и запомнил картину до мельчайшей линии, огонёк всё время гас.

Начинался снег. Совсем как в ту ночь, когда наставник его нашёл и отвёл в тепло, но теперь наставника больше не было и не осталось его защитных заклятий, от которых узор звёзд на небе так забавно искажался, ничего не осталось, только холод…

…и ощущение чужого присутствия за спиной.

Чжан Вэйдэ медленно поднялся, цепляясь за треснувшую туфлю министра, попытался вообразить страницы Каталога — про тигров он читал, давно, но много раз. Тигры-людоеды, как и другие пожиратели человеческой плоти, были просто безумные твари, искавшие лёгкой добычи. Попадались ещё и несчастные люди, которые случайно или из-за происков врагов надевали звериную шкуру и не могли потом её сбросить, но и они делались неразумны, как звери, если только их не спасали молитвы под крылышком прославленного бодхисаттвы.

Чжан Вэйдэ почудилось, что он ощущает зловонное дыхание. Между жёлтых клыков старого зверя застряли куски гнилого мяса. Нет, это он сам от страха сочинял разные глупости.

— Зачем я тебе? — крикнул Чжан Вэйдэ громко.

Он частично знал ответ: он просто был слабее всех, самая лёгкая добыча. Дурак, перепутавший удар тёмной ци с комариным укусом.

Но ведь зверь не хотел просто сожрать его плоть. Зачем тогда ему случайная слабая жертва?

Глядя на далёкие очертания гробниц, Чжан Вэйдэ вдруг подумал с яростью, что мог бы призвать стража. Не того, что засосало дерево, — тот, кажется, слушался, но всё равно уже не вылезет назад, — а любого другого, может, целый десяток стражей.

Наставник объяснял, как это сделать. Даже как их сотворить — хотя на такое Чжан Вэйдэ, конечно, ни за что бы не решился.

— Ты хоть знаешь, кто я такой? — отчаянно крикнул Чжан Вэйдэ в пустоту.

— Тебя тоже обидели, — ответил тонкий голос — не поймёшь, детский ли, женский. — Горько на свете жить сиротою.

— Ты не отделаешься глупыми песнями!

— Разве ты не хочешь отомстить?

— Отомстить?

— За свою матушку.

Чжан Вэйдэ затряс головой, заткнул уши.

Он начал забывать матушку: он так редко её видел, пока она была жива, а когда умерла, не смог на неё посмотреть. Нет, он не видел никогда тела матери, там лежала совсем другая женщина, почти девочка — маленькая и хрупкая, она никак не могла быть его матерью. Нет, даже тела не было, только свёрток из грубой мешковины, серый с бурыми полосами. Ничего он больше не видел.

А тот, кому нужно было бы мстить, — если бы Чжан Вэйдэ вообще захотел мстить, — лежал сейчас вместе с другими в конце дороги Сыма, ко всему уже безразличный.

— Брата с невесткой боюсь как огня, — прошелестел голос. — Вот письмецо бы под землю послать…

Таких жалостливых песенок Чжан Вэйдэ и сам мог бы вспомнить сколько угодно: про земли лучших полей, где бедняки обретут утешение, про несчастного сиротку, которого невестка держит в чёрном теле. Он даже подумывал так побираться, если с продажей талисманов и изгнанием из домов мелкой нечисти у него вдруг не заладится. Позорно, но на что не решишься от голода.

Вот только на самом деле он никогда не боялся старшего брата. Странно бояться того, кто даже не помнит о твоём существовании.

Ещё немного, подумал Чжан Вэйдэ, и он сам про себя забудет.

* * *

Внутри чайная была почти пуста, выпотрошена. Остался лишь перевёрнутый стол да несколько черепков от посуды. В спёртом воздухе неподвижно висела паутина.