– Женой? – переспросил наместник. Тира взглянула на диэксагога с невольным уважением – вопрос был задан как бы невзначай, без воплей о предательстве, позоре, и горе.

– О двух делах дивных Гафлудин-город только и гудел-говорил. Первое, как сила да удача молодецкая Курума со дружиной разбойников одолели. Вторая, как Беляна премудрая, на невольничьей ладье с Янтарного моря Ящером Большеротым привезенная…

– В Янтарном море теперь крокодилы? И Килия с ними торгует? – позволил себе слегка удивиться диэксагог.

– Да нет, наместник-батюшка, это имя гостя заморского. Слушай, какое чудо дивное случилось. Ящер невольниц-полонянок во Гафлудин-город вез. В пути на ладью невольничью болезнь напала, на гребцов да на гостя-корабельщика с кормчим перекинулась, все б полегли, кабы не одна невольница, Ящером в нашем стольном граде взятая. Ладью к острову прибило, на берегу на крутом кряжу дерево росло, так невольница пригожая Ящеру-гостю и говорит: «Возьми с дерева кору горькую, вскипяти воду ключом, я над ней скажу слова наговорные, кору с того дерева брошу, ты настой горький изопьешь, болезнь и снимет.» Как сказала девица-краса в цепях железных, так и вышло. Исцелила гостя да кормчего, а за ними и гребцов с девами полоненными. Как пришли во Гафлудин-город, слово изустное о деле дивном до Вельмира-посадника вмиг дошло, пришел он на деву-целительницу поглядеть да словом с ней обмолвиться, а как увидел посадник Беляну-полонянку, лицом бел как плат стал. И выкупил Вельмир Беляну за три ковша красна золота, да взял ее не в постельницы, так еще и не в коровницы, даже и не в портомойницы, а во Кудо во дворце на червленом стуле от Вельмира от посадника по праву руку сидеть!

Раскатисто-напевный голос Сотко ненадолго затих, и торговец пробурчал себе под нос нечто по-венедски. Тира, не очень знакомая с языком, разобрала только «былину сложить,» «срочно,» и «вся Альдейгья плакать будет.» Закончив с отступлением, венед продолжил рассказ прежним голосом, по-прежнему же продолжая использовать примерно в три раза больше слов, чем было логически обусловлено. К числу существенных подробностей, погребенных в потоке ритмической логореи, относилось следующее. Бениро и Беляна поженились через три дня после того, как Беляна была выкуплена и согласно правилам варварского закона отпущена на волю. Корумо был сильно не в восторге по поводу этой свадьбы, поскольку приплыл на Килию… за Беляной. С другой стороны, он смог оказать Бениро ответную нелюбезность, не отдав ему на расправу главаря морских разбойников, за голову которого килийский тиран назначил награду.

Новости были не просто возмутительны, а трижды возмутительны. Никто тирану не указ, кого ему брать в любовницы или любовники – на то он волей Четырнадцати и тиран. Матримония же – это долг тирана перед его государством, которое надо по возможности укрепить браком, и заодно произвести и воспитать достойного и ответственного наследника. Это первое. Тира наморщила нос. У нее самой ушло несколько месяцев на то, чтобы смириться с Бениро в качестве наименее неприемлемого выбора для продолжения багряной династии, переговоры между вельможами Кефалодиона и Лимен Мойридио вообще шли уже несколько лет, государство, возникшее после слияния багряной гегемонии и килийской тирании, владело бы ключами от Пурпурного моря – и все это пущено насмарку непонятно чего ради. Полюбившаяся Бениро венедская девица вполне могла бы с соблюдением всех приличий и без какого бы то ни было неудобства для тирана быть назначена, например, дворцовой повитухой. По пустой прихоти сорвать важнейший исторический союз, могущий наконец-то вернуть миру утраченный после Кеймаэона порядок – так просто не делают! Это второе. Третье и самое возмутительное – «чудо,» про которое варвар-торговец уже все уши прожужжал наместнику, было вдрызг избитым применением коры дерева чучум для лечения перемежающейся лихорадки. Незадолго до прихода Кеймаэона, дерево было завезено на многие острова у побережья материка Нотэпейро, с юга ограничивавшего Пурпурное море, и кое-где пережило похолодание. Неужели из-за эдакой невидали тиран готов опрометью жениться на в лучшем случае сомнительного происхождения и почти наверняка всеми мыслимыми способами бывшей в употреблении девице, а архон – плыть за ней за три моря? А если не из-за этого, из-за чего еще?

Сотко Скотинич все еще продолжал что-то нести, теперь про соратников Корумо, включавших кузнеца, гнуснопрославленного тем, что… Недослушав, Тира фыркнула и выбежала из тайного прохода, поднявшись по узкой каменной лестнице и хлопнув потайной дверью за самой большой бочкой в винном погребе.

Ярлу, гордо стоящему на камнеметном помосте у резного и украшенного серебром и моржовой костью форштевня кнорра и с суровым прищуром всматривающемуся в морскую даль, не подобает одновременно канючить. Но мало кто может на это указать гордо стоящему, сурово смотрящему, и отчаянно канючащему ярлу. А из тех немногих, кто может, уж совсем мало с кем ярл посчитается и наконец величественно и мрачно заткнется. Аса сдалась уже довольно давно, и, спрятавшись от холодных брызг за поднятым собольим воротником, вполуха слушала нытье Хельги. При определенном усилии, череда всех возможных видоизменений «Почему опять я?» сливалась с плеском воды и гудением северного ветра в снастях, становясь просто еще одним однообразным звуком, сопровождавшим движение Губителя Нарвалов к восточному берегу Энгульсея.

Слабое утешение, конечно, но ни Хёрдакнут, ни даже Рагнхильд не выработали надежного способа борьбы с неостановимым скулежом среднего Хёрдакнутссона. Старшего ярла (а теперь в общем-то конунга Танемарка) несложно было раскрутить печальным взглядом в сочетании с горестным писком на всякие подачки, чем всю дорогу пользовались Хельги, Аса, дети ловчих, кормчих, корнаков, и простых ватажников, Крысодавцы с Первого по Четвертый, другие собаки, а в отдельных особо тяжелых случаях мамонтята, жеребята, и ручные хорьки.

Кнорр шел на запад вполветра. По прикидке старого кормчего Фьори, до Гримсбю оставалось еще где-то с три дюжины вик – никак не больше полудня хода, особенно если ветер продержится. На случай, если ветер утихнет или переменится, два кочегара у топки поддерживали пары. Небо было полностью затянуто серой хмарью, и ледяные брызги волн смешивались в воздухе с промозглой пресной моросью из туч.

Предмет жалоб Хельги слегка изменился, с того, как в семье все самые бесславные и бездобычные походы достаются всегда ему, на то, какой он хороший, ответственный сын и брат, и как его все принимают за должное. Аса наконец не выдержала и выпалила:

– Тебя послушать, так можно подумать, что тебя отрядили вместо ослика ходить в колесе, что крутит жернов на мельнице в Йеллинге, когда ветра нет! Я уже начинаю жалеть, что не осталась в Танемарке и не встретила Йормунрековых сватов!

К ее удивлению, Хельги осекся и с неподдельным ужасом уставился на сестру.

– Ты это по правде?

– Да не то чтобы совсем по правде, но пора бы тебе перестать думать только о своей доле. Посмотрите на него, неоцененного! Ярл Хейдабира, Хельги Рубитель Оков, в деревнях на восток от Танемарка твоим именем детей называют! Мне, вот кому плакать надо!