– Нет, – несколько озадаченно ответил сын корнака. – А разве их едят?

Баклан летел над самыми гребнями волн в поисках живности, плывущей близко к поверхности, отнюдь не рассчитывая на то, что плывущая в море живность может колбаситься близко к поверхности как раз в поисках бакланов. Из волн высунулась голова размером поболее лошадиной, с гривой из кожистых отростков. Распахнулись челюсти, утыканные разноразмерными остроконечными зубами, баклан, перехваченный поперек туловища, в последний раз заорал, вопия к безразличным волнам о своей загубленной бакланьей жизни, и был утянут под воду.

– Как видишь, едят, – ответил Фьори.

– Что это бы-ы-ло? – у Челодрыга вытянулось лицо.

– А, это морской змей, – объяснил Фьори. – Они обычно появляются рядом с кораблем, если кто-нибудь употребит слова, приносящие плохую удачу, или, например, убьет альбатроса, или что еще?

– Кормчего перебьет? – предположил Краки. – Чтобы змей не сожрал корабль, того, кто его разгневал, обычно тут же и приносят в жертву…

Челодрыг в ужасе попятился, Фьори, Краки, и Карли загоготали.

– Твое счастье, Челодрыг, что змей выплыл маловатый, всего-то саженей четыре-пять. Это еще что, на южном берегу Мидхафа есть похожие, только без грив и с ногами, так они могут тебя не только с берега в воду стащить, а на берег выбежать и догнать! – добавил кормчий. – Вода теплеет? Я их никогда в этих широтах раньше не встречал. Морские змеи, они в холодной воде не живут.

– Кром, что впереди? – донесся голос Хельги с носа. И удивление, и божба вполне могли показаться уместными – в прорехе мглы, висевшей над волнами, открылся крутой берег, снизу каменистый, сверху поросший мхом и кое-где вереском, и возвышавшаяся под серым небом развалина, тоже замшелая и непредставимо древняя на вид. Когда-то, наверное, пространство между четырьмя острыми башнями венчала крутая двускатная крыша на высоте нескольких десятков саженей. Все, что осталось стоять, были три с половиной башни и стены между ними, с оконными проемами, на вид слишком большими для стен.

– Бакланы, говоришь, с Ут-Рёста летят? – с дрожью в голосе сказал Краки.

Фьори рассмеялся:

– Клятый энгульсейский дождь – шли мы на Гримсбю, а вышли к Витбирской развалине и вересковым пустошам. Эй, ватага! Все по местам – выбирать паруса! Кочегары, прибавить пары!

– А сейчас что будет? – Аса с любопытством следила за действиями ватаги.

– Видно, против ветра пойдем, – сказал Хельги, занимая свое место у стаксель-нирала, шедшего вдоль штага. Оснащение для переднего косого паруса было очевидно добавлено через много лет после постройки кнорра. Отверстие для штага было частью замысловатой резьбы, покрывавшей форштевень. Такой же резьбой был покрыт и юферс, служивший для обтяжки штага. Стаксель-нирал и стаксель-фал, крепившийся через бронзовый люверс в фаловом углу наверху большущего треугольного куска промасленной шерсти, проходили через литые медные кипы, тоже украшенные рисунком, но отлитые единообразно и без особых затей приклепанные к дереву рядом с медными же утками. Один из молодых ватажников позади от камнеметного помоста уже сматывал с утки конец стаксель-фала, готовясь его травить.

– Убрать стаксель! – крикнул Фьори.

Верхний угол переднего паруса пополз вниз. Когда стаксель был более чем наполовину опущен, Фьори приказал убрать и грот. Ход кнорра ощутимо замедлился.

– Водомет, средний вперед! – сказал старый шкипер. Почувствовав дрожь от движений поршней, выталкивавших воду из отверстий слева и справа от ахтерштевня, он налег на прави́ло, поворачивая корабль на север.

Вид в западном направлении действительно мог напомнить рассказы об Ут-Рёсте – птицы, таинственная развалина, неведомо как вздымавшаяся на такую высоту, что уцелевшее острие на верхушке одной из башен цепляло низкие облака, поросшая вереском равнина над каменистым обрывом, и ни живой души. Морской змей, заглотивший баклана, великолепно вписался бы в общий заколдованно-мрачный вид, но гривастый зверь как назло взял да куда-то сплыл. Примерно через вику хода на север, по левому борту открылся вход в бухту, где вода была заметно спокойнее. Пройдя еще с сотню саженей, Фьори потянул прави́ло на себя, направляя Губителя Нарвалов к пристаням Витбира, который раньше назывался местным населением «Стреонусхалль» или что-то вроде. Так вышло, что изначальный город был разрушен дружиной одного из предков Хельги и Асы вследствие ссоры, как обычно случившейся на почве внезапно возникшей неприязни после совместного распития напитков с местным энгульсейским властителем. На месте старого поселения возникло новое, сначала преимущественно танское, но за век мира успевшее наполовину обэнгульсеиться обратно.

Город выглядел достаточно обыденно и вполне добротно – каменные стены в два кольца, дома из камня пополам с деревом, торгово-ремесленный посад по другую сторону от реки, впадавшей в бухту. На берегу сушилась прорва сетей, и с два десятка больших рыбацких лодок качалось у причалов. В гордом одиночестве у крайней пристани стояло необычное судно – высокие борта, палуба, полностью перекрывавшая пространство между ними, две мачты, наклоненных вперед и назад, и что-то ни к селу, ни к городу похожее на ухож с ветряной мельницей посередине. Фьори направил кнорр к свободному месту с другой стороны того же причала.

– Причальные концы, готовьсь, заслонка заднего хода, готовьсь, малый ход! – прозвучал приказ кормчего.

– Смотри, это Пря́мый! – с восторгом сказал Асе Хельги, указывая на украшение форштевня в виде вставшего на дыбы белого медведя. На ахтерштевне, резьба и раскраска складывались в подобие длинноносой морской птицы со сложенными крыльями.

– Ушкуева ладья! – одновременно воскликнул Челодрыг, вместе с еще несколькими ватажниками складывавший главный парус Губителя Нарвалов.

– Ушкуй – это тот самый Ушкуй из флокка про Ушкуя и Птаху? – глаза Асы расширились. – Он сын вдовы-рыбачки, она дочь ярла Хольмгарда?

– Вообще-то наволокского воеводы, а флокк переделан из былины лет пять назад, – для уточнения Хельги пришлось перейти на венедский. – «Ярл Хольмгарда» содержит четыре слога, а «наволокский воевода» в два раза длиннее, пришлось бы во флокке строку разбивать. В былине размер свободнее, мне Горм говорил. У этого свирепого воеводы еще было прекрасное зверское имя… Злоба Воронович, Ястреб Проглотович?

– Лют Волкович!

– Именно! Коротко и ничего менять не надо. Как Ушкуй с Птахой там на челне по болоту от Лютовой дружины спасались… Кстати, вот и они!

По гладко струганным доскам палубного настила на четвереньках ползло основательно утепленное дитя, толкая перед собой обшитого шкурой мамонта на колесах. За детенышем медленно шла стройная молодая женщина, на вид почти девочка, с темно-русой косой, опускавшейся ниже широкого пояса тисненой кожи, подпоясывавшего длинное платье из крашенной в зеленый цвет шерсти. На крыше мельницы (а это действительно была мельница), сев верхом на охлупень, примостился изрядного роста светловолосый молодец с деревянной колотушкой и долотом. Точными ударами по долоту, он превращал загнутый вверх конец охлупня в подобие медвежьей головы. На плече уверенного резчика, наклонив голову под прямым углом и с любопытством следя за работой, сидела птица, цветом и размером напоминавшая молодого филина, но с не по-филински тяжелым изогнутым клювом и длинным хвостом.