Что очень досадно, так это то, что Эми сама вспомнила про серебряную свадьбу. Я ответил, что, поскольку у нас вечная нехватка времени, лучше сделать для них что-нибудь в Лондоне, устроить обед, шампанское или еще что-нибудь, прислать за ними лимузин. Так ведь нет. Эми здесь не будет. Они с Тимом едут на уик-энд в Париж, и отменить поездку невозможно. Она временами такая эгоистичная, Эми, и неразумная. Очень неразумная.

Был еще какой-то невнятный лепет насчет того, чтобы устроить большой праздник на мамину жемчужную свадьбу, потому что это связано с ее именем и все такое. Жемчужная свадьба — это тридцать лет.

Один Бог знает, что будет тогда. Мы с Линдой поженимся, это точно, а Тим заведет себе новую подругу, более молодую, чем моя сестра, в этом тоже можно не сомневаться.

Поэтому я предложил послать по букету от нас в дом ужасной тети Дервлы, и еще сказал, что, может быть, в Блэкпуле им будет даже лучше, и еще сказал, что к жемчужной свадьбе мы придумаем что-то выдающееся, но что-то мешало мне убедить самого себя или Эми, что так и будет.

Все это сегодня вечером я рассказал Линде. Она выслушала меня очень спокойно. Она смотрела на меня так, как будто увидела впервые.

Мне очень не понравился этот взгляд. Можно было подумать, что у меня на лбу что-то написано.

— Что-то не так? — спросил я с тревогой.

— Нет-нет, ничего, — сказала она. — Продолжай, рассказывай дальше.

Я снова заговорил и рассказал ей, что мои родители были, конечно, теми, кого называют «солью земли», — ведь она видела их, она знает это. Но при этом они довольствовались слишком малым. Это достойно жалости. Путь, который они выбрали, не приводит к успехам. И моя мать предпочитает заниматься своей кухней, чем же еще, и превратилась в неряшливую женщину — ни изящества, ни манер, ни стиля. И они испытывают благоговейный страх перед тетей Дервлой, старшей сестрой отца, которая знает все на свете, хотя бывала только дважды южнее Уотфорда.

Они были вполне счастливы в своем домике, вместо того чтобы найти более высокую цель в жизни. Времена изменились, люди перемещаются, а они ни к чему не стремились. Если бы все люди на земле были такие, как они, человечество все еще жило бы в пещерах.

Лицо Линды ничего не выражало. Обычно она вела себя живо, соглашалась или возражала. Но она сидела безучастно, и казалось, чем дальше я рассказывал, тем меньше она понимала. Я стал говорить о том, как мои родители считали кур и чипсы лакомством и на Рождество увешивали все в доме цепями из разноцветной бумаги, так что мы едва могли двигаться.

И так как Линда продолжала молчать, я стал рассказывать, как мама брала дополнительную работу, чтобы мы получили новые велосипеды, а ужасная тетя Дервла приносила нам молоко и печенье. Я заметил, что Линда медленно опускает ноги с дивана и засовывает их в туфли. Это было странно, потому что мы были в квартире одни и она никогда не уходила так рано.

Она встала и сказала, что должна уйти.

Я растерялся:

— Зачем же так рано уходить — как насчет цесарки, которую я купил нам на ужин, и бутылки очень хорошего кларета?

А Линда ни с того ни с сего вдруг спросила, готовил ли я когда-нибудь цесарку для своих родителей, а я объяснил, что на их кухне готовить невозможно, и потом, они все привыкли есть такую ужасную пишу, что от цесарки получат несварение желудка. Ее лицо как-то странно изменилось.

— Что не так, Линда? Что случилось? — тупо спросил я.

Она выглядела очень грустной, прикасаясь к моей руке перед уходом.

— О Джон, — сказала она, — Щедрый Джон, ты действительно этого не понял?

И она ушла.

А я не понимал и не понимаю до сих пор.

Когда я была маленькой, наша бабушка жила с нами и мы ее ужасно любили. Она не была вечно занята, как наши родители, и хорошо понимала нас. Она много повидала на своем веку, и слушать ее было очень интересно. Она брала нас с Джейн в длинные прогулки в Боярышниковый лес, где всегда находила и показывала нам что-то интересное. Например, деревянный дом, построенный много лет назад ее братьями, или способ высушивания растений, или, чаще всего, источник Святой Анны. Она говорила, что ни в коем случае нельзя смеяться над теми, кто молится здесь, потому что однажды мы обязательно придем сюда молиться за нас самих.

И вот к чему это привело. Когда она была молодой, она думала, что эти люди, что-то шепчущие и бормочущие, не в своем уме, но с возрастом это отношение странным образом переменилось, и появилось понимание. Она учила нас уметь слушать людей. Видимо, меня она этому научила. Может быть, именно поэтому у меня появилось желание работать с пожилыми людьми.

Дома это не вызвало большого энтузиазма.

— Сначала ты должна получить какую-то квалификацию, — сказал папа.

— Старые люди очень требовательны, — добавила мама.

— Ты никогда не встретишь парня, если похоронишь себя в этой гериатрии, — сказала моя старшая сестра Джейн.

Когда мы выросли, Джейн стала сильно отличаться от меня — она умело пользовалась румянами и карандашом для век, и у нее был паровой утюг, которым она гладила свои вещи. Она очень заботилась о своей обуви, всегда набивала ее газетами и наводила блеск обувным кремом. Мы с подругами звали ее Шикарная Джейн.

В общем, хотя все они были против моей идеи работать с пожилыми, я не обратила на это внимания, потому что, откровенно говоря, они были категорически против чего угодно. Я поработала медсестрой здесь, в Россморе, в больнице Святой Анны, а потом попросилась на работу по уходу за стариками.

И здесь я встретила замечательных людей и получила от них массу полезных советов.

Один мужчина рассказал мне все о капиталах и акциях, другой — все о выращивании цветов в ящиках на подоконниках, одна пожилая леди, получившая семь предложений руки и сердца, объяснила мне, как привлекать мужчин, а другая научила меня полировать медь. Таким образом, я была осведомлена о многом к тому времени, когда увидела объявление, что в приют под названием «Папоротник и вереск» в пяти милях от Россмора требуется заведующая хозяйством.

Это был старый дом, принадлежавший когда-то чудаковатой парочке, помешавшейся на садоводстве. После их кончины здесь был устроен дом престарелых. Мне было тридцать семь, и все полученные советы я пустила в дело. У меня был небольшой, но достаточно весомый портфель ценных бумаг. Мужчины, конечно, влюблялись в меня, но, к несчастью, я вышла замуж за человека по имени Оливер, который влюблялся слишком легко и слишком часто, и через год супружеской жизни я ушла от него.

Медная посуда у меня сверкала, как драгоценная. Я могла вырастить что угодно в ящике на подоконнике, и цветы круглый год радовали бы глаз. Все это не входило в обязанности заведующей хозяйством «Папоротника и вереска», но я, будучи квалифицированной медсестрой с инициативным характером, произвела хорошее впечатление на собеседовании и получила эту работу. По должности мне был положен небольшой коттедж с садом. Сад был совершенно запущенный, но я намерена была вскоре исправить это.