обратном, но сейчас хотел бы присоединиться к рабочим, слиться с ними, оказаться принятым этими людьми, одним из которых которых он мог бы быть. Таким, как тот работяга, что сейчас поднимал стакан с отсутствующим видом, как это бывает накануне большой битвы. Он мог бы быть одним из этих людей, поскольку когда-то и был одним из них, но всю жизнь старался об этом забыть. Он крепче сжал свою ношу и встряхнулся. Кое-кого он узнал. Линч в своей неизменной шляпе стоял, облокотившись на стойку; утром он говорил с рабочими и передал им, что хозяин ждет их для разговора на теплоэлектростанции. Когда Джойс вызвал его к себе, Линч хотел узнать его намерения, и он специально ответил, что готов уступить бастующим. Так что Линч, по мнению Джойса, обязательно должен был уже рассказать об этом людям в баре, чтобы выставить себя героем. Джойс выбрал Линча в помощники прежде всего за его трусость, за то, что тот был человеком, которого можно прочесть, как открытую книгу. Он также увидел моряка и двух парней, которые сопровождали его на ТЭЦ. Поискал взглядом девушку, о которой упоминали Дабл и Снейк, но не увидел ее.

Когда Джойс достаточно насмотрелся на фигуры в «Адмирале», он повернул назад и пошел по переулкам, иногда сворачивая под прямым углом, без колебаний, ведомый таинственной нитью. Он избегал редких пятен света, исходящего из освещенных окон, не из страха, что его узнают, а чтобы не поддаться искушению постоять в этом свете и не быть вынужденным изменить свой путь, возможно даже повернуть назад. Погрузившись во тьму, он шел вдоль домов, направляясь туда, где вскоре сможет созерцать то, что останется от его славы.

Солнце за холмом словно чего-то выжидало. Собаки подняли морды и завизжали, как крысы. Они почувствовали присутствие Джойса задолго до того, как он дошел до первого костра, именно там, где он исчез в уже рассеивающейся сейчас ночи. Джойс шагал невозмутимо, он был с пустыми руками. Один из мужчин спросил его, не потерял ли он свою сумку, на что Джойс приветливо ответил, что нет, и добавил, что отдал ее тому, кто, несомненно, нуждается в ней больше, чем он. Охранники не понимали, о ком он говорит, но никто не осмелился ничего спросить.

— Можно мне чашечку? — спросил Джойс, указывая на кофейник, стоящий на решетке мангала.

— Конечно, босс.

Мужчина схватил жестяную кружку, висевшую на гвоздике у кресла-качалки. Наполнил ее до краев и передал Джойсу, тот подул на кофе, затем сделал глоток. Потом передал пустую кружку обратно охраннику и сказал, повысив голос так, чтобы все услышали:

— Через час отправляйтесь на электростанцию, я вас там встречу.

— Почему бы вам не пойти с нами?

Джойс подошел к огню и погрел руки, на его лице плясали блики пламени.

— Холостой выстрел, — сказал он; охранники, похоже, не поняли, что он имел в виду, поэтому Джойс добавил: — Когда забастовщики увидят, что я один, они поймут, что я их не боюсь.

— Мы сделаем все, как скажете, — сказал охранник, все еще державший пустую кружку.

Джойс убрал руки от огня и отступил назад. Казалось, он отталкивал от себя пламя; затем он приблизился к зданию и вошел внутрь. Никто не услышал звука закрывающихся замков.

Мартин предупредил, что ночью домой не вернется, что останется в «Адмирале» с забастовщиками и будет ждать утра, чтобы встретиться с Джойсом на электростанции. Он говорил о солидарности и мужестве. Марта сначала удивилась, услышав эти слова от мужа, но затем лишь пожала плечами при упоминании о солидарности, которой никогда не существовало между жителями долины и города. Ее беспокоили эти перемены, вызванные другими изменениями, она их чувствовала, но не показывала виду.

Сыновья ушли после завтрака. Эли сидел в конце стола. Он спросил, остался ли еще кофе. Марта подняла крышку кофейника, чтобы проверить, затем вылила весь оставшийся кофе в кружку отца.

— Давай поделюсь, — предложил он.

— Ничего!

Старик бросил в кофе кусочек сахара, помешал столовой ложкой и схватил кружку обеими руками так, чтобы не держаться за ручку, затем сказал, словно разговаривая с поднимающимся паром:

— Похоже, жизнь набирает обороты.

Марта помолчала.

— Ты туда не пойдешь?

— Я слишком стар, что с меня взять.

Эли поднес кружку ко рту и сделал глоток.

— А ты? На что готова? — спросил он через некоторое время.

— Я тоже мало чем могу помочь.

Эли поставил кружку обратно на стол, ложка скользнула и звякнула о фаянс.

— Я говорю о твоей дочери. — Эли отодвинул кружку, наблюдая за Мартой. — Я думаю приглашать ее сюда почаще, — добавил он.

Марта уставилась на кружку.

— Тогда говори заранее, чтобы я ей положила приборы.

Эли допил кофе, соскреб со дна остатки сахара.

— Ужасно вкусно было.

— Я еще сварю.

— С удовольствием.

Марта пошла за жестяной коробкой в серванте. Бросила кофейные зерна в кофемолку, села на стул, зажала кофемолку коленями, одежда сразу обтянула ее обычно скрытые под юбками формы. Женщина начала рывками вертеть рукоятку, кофемолка задребезжала. Когда зерна были достаточно измельчены, Марта встала, налила на дно кофейника воды, поместила фильтр, заполнила его молотым кофе, закрыла кофейник крышкой и поставила на плиту. Эли не пропустил ни одного жеста дочери, в ее движениях была даже определенная поэзия, которой он раньше не замечал, не обращал внимания.

Большинство людей не знают, как рассказать о мире, о том, почему они в нем, о непонимании, которое их огорчает, поэтому они пытаются приспособить этот мир к себе, придать ему знакомую форму и даже не понимают, что держат его в руках, что в этом и заключается красота мира. Красота как раз в незнании того, что вы держите мир в своих руках. Эли кое-что знал об этом, он работал над ним, над этим миром, но ничего не знал о нем, пока мир частично не рухнул, сначала он потерял ногу, потом жену. После этих трагедий Эли растил внутри гнев и ненависть к себе, но ничего никогда не говорил. Семья всегда кое-как держалась из-за того, что никто ничего не говорил, и это молчание было похоже на ложь, которая появляется, если не говорить правды. Только у Мабель хватило мужества и сил восстать против этого всеобщего молчания.

Наблюдая за дочерью, Эли понял, что без поэзии