– Как называется этот прибор? – спросил я.

– Вилка, – ответила Джорджиана. – Там, откуда вы приехали, ими не пользуются?

– Мы никогда не могли позволить себе серебра, – пояснил я.

– А вы видели, что сегодня идет в театре? – спросила Фрэнсис. – Пьеса того самого драматурга.

– Я уже купил билеты, – ответил отец Харингтон.

Фрэнсис поперхнулась.

Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь звоном приборов. Все смотрели на Фрэнсис.

– Прошу меня простить, – сказала она, выпив немного воды. – Мне показалось, ты сказал, что купил билеты…

– Да, купил. Мы втроем идем смотреть пьесу Марло!

– Эдвард! – Фрэнсис бросила вилку.

– Мама, этот человек так же умен, как Шекспир!

– Придержи свое мнение при себе. Я лучше знаю!

– Правда? Откуда же?

– Мы дали тебе хорошее образование, и ты мог бы не смущать меня столь глупыми вопросами, – рассердилась Фрэнсис. – Если ты забыл, напомню: я – вдова священника и мать священника. И женщине моего положения не подобает смотреть пьесу, написанную человеком, который открыто отрицал существование Бога! И, кроме того, он совершал акты… содомии!

– Он ничего такого не делал, мама, – вмешалась Джорджиана. – Он лишь хотел этого. Мы говорим об его «Докторе Фаусте»?

– Дочь моя, ты НЕ пойдешь на эту пьесу! – твердо заявила Фрэнсис, откладывая нож и вилку.

– Но почему? – возмутилась Джорджиана. – Эдвард уже купил билеты!

– Потому что ты – дочь священника и сестра священника. И, надеюсь, когда-нибудь ты станешь женой священника и матерью священника! Но ни один достойный священнослужитель, узнавший, что ты переступила порог места, где произносят постыдные слова, не сочтет тебя добродетельной женщиной! Это просто немыслимо!

– И ради этого я должна запереть себя в четырех стенах?! А как же Эдвард пойдет туда?

– Он джентльмен и может поступать, как ему заблагорассудится. Но и он должен задуматься, чем это чревато.

– Теперь ты, дорогая сестра, понимаешь, что произойдет, если я выступлю в защиту прав состоятельных молодых девушек? Я бы не посмел зайти так далеко. Даже за нашим столом это не находит понимания.

– Но я все равно не понимаю, – стояла на своем Джорджиана, – что плохого в том, что мужчина целует другого мужчину.

– Дело не в поцелуях, – отрезала Фрэнсис.

– Я понимаю, – выпрямилась Джорджиана. – Я просто не считаю, что его заигрывания с мальчиками чем-то аморальнее того, чем многие мужчины занимаются со своими женами. Мужчина может требовать от своей жены чего угодно, может даже избить ее и сломать ей руки. И это не противоречит закону! А когда мужчина занимается любовью с другим мужчиной, его следует повесить? Я считаю, что мы должны вешать тех, кто избивает своих жен, а не любовников.

– Дорогая, – перебила дочь Фрэнсис, – я думала, что ты выступаешь в защиту прав женщин, а не за свободу содомитов.

– Да, мама, но это же ты заговорила о Марло!

– Не смей произносить его имя!

Но Джорджиана не унималась.

– Если люди твоего поколения так твердо выступают против того, что мужчины могут дарить другим мужчинам наслаждение, то меня не удивляет, что вы совершенно не возражаете против того, что мужчины могут причинять женщинам боль.

– Мистер Оффремонт, – спросила Фрэнсис, – а в вашем доме за обедом царит мир и согласие? У вас есть семья?

– Шшшш, – предостерегающе произнес отец Харингтон.

– У меня была семья, – ответил я, прожевывая последний кусок превосходного пирога и откладывая нож и вилку. – У меня была прекрасная жена, Кэтрин, и трое сыновей, Уильям, Джон и Джеймс. Но все они умерли много лет назад – и жена, и мальчики.

Наступила тишина.

– Мне очень жаль, – вздохнула Фрэнсис. – Это просто ужасно!

– Это ужасно! – сказала Джорджиана. – Но, мистер Оффремонт, вы не считаете, что таким девушкам, как я, следует позволить учиться в университете и заниматься тем, чем занимаются мужчины – например, быть врачами или хирургами и голосовать за членов парламента?

– Не думаю, что наш гость… – начала Фрэнсис.

Но отец Харингтон остановил ее.

– Нет, мама, мистер Оффремонт очень красноречив. Интересно было бы узнать, что он думает по этому поводу. Должны ли мужчины и женщины быть равными?

Я откашлялся.

– Со всем уважением к вам, отец Харингтон, должен отметить, что это разные вопросы. Ваша сестра спросила у меня, следует ли позволить женщинам заниматься тем, чем сегодня занимаются мужчины. Вы же спрашиваете о равенстве – а это нечто совершенно другое. Вы говорите о том, следует ли женщинам делать все, что сегодня делают мужчины.

– Не уверен, что понимаю вас, – сказал отец Харингтон, заканчивая есть и откладывая нож и вилку на тарелку. – Но нам хотелось бы узнать ваше мнение.

– Мне довелось видеть множество мужчин и женщин в разных местах и в разные времена. Некоторые мужчины относились к своим женщинам так, другие – иначе. Говорить, что одно поведение правильное, а другое нет, все равно что делать выбор: в акте выбора нет праведности. Но мне кажется справедливым было бы задуматься, могут ли женщины быть врачами? В мои времена они могли быть – пусть не докторами, но целителями. Многие из нас прибегали к помощи женщин в болезнях. Сегодня люди считают, что женщинам нельзя заниматься медициной, по крайней мере, публично. Мне кажется, что они глубоко заблуждаются. В будущем женщинам-врачам будет позволено свободно заниматься своим делом, как это было во времена доброго короля Эдуарда. И королева позволит женщинам учиться. Но это не сделает женщин равными. То, что вам что-то позволили, еще не делает вас равными остальным, которые занимаются тем же.

– Слушайте, слушайте! – воскликнула Джорджиана. – Мы станем лучшими докторами!

– Миледи, – добавил я, – вы должны бороться за эти перемены. Вы должны убедить все общество, что это в интересах всего народа, а не только женщин.

– Чушь! – отмахнулась Джорджиана. – Речь идет о справедливости. И конечно же, о том добре, какое мы сможем сделать.

– Миледи, я прожил долгую жизнь и могу сказать, что справедливость для общества – это пятое колесо для телеги. Общество меняется не ради справедливости: оно меняется ради собственной выгоды. И общество не изменится, если большинство людей не увидит в переменах собственной выгоды. Что будет, если богатые женщины смогут голосовать за членов парламента, станут врачами и все такое, а бедные мужчины этого права не получат? Мужчины, которые много и тяжело работают, будут оскорблены, если ими пренебрегут в угоду богатым женщинам.

– Пора приступать к пудингу, – остановила наш спор Фрэнсис. – Хочу кое-что уточнить: когда речь заходит о добавке хлебного пудинга, мы все становимся равными.