— Она мертва, я полагаю?

— Целиком и полностью.

Есть ли у меня во всем мире хоть один кровный родственник?

Хэнк нетерпеливо ткнулся носом в мою обтянутую перчаткой ладонь, чтобы я наконец сдвинулась с места. Я погладила его роскошную бархатную шубу и вдохнула запах мяса из теплой пасти.

Пес привел меня обратно к выходу из парка и терпеливо сел, ожидая, пока я надену на него ошейник и поводок. Но не успела я застегнуть ошейник, как подъехала машина и затормозила — резко, словно ее вел каскадер. Из машины выкарабкались знакомые фигуры, похоже охваченные наплывом чувств. Сьюэллы были одеты по погоде — Джей в ветровке, Марта в ботинках фирмы «Морленд», дубленке до пят и большой шапке с меховой опушкой. Марта при виде пса встала как вкопанная, выкрикивая его имя, а Джей бросился к нам, скользя на ледяном тротуаре, и в конце концов свалился неподобающей кучей к ногам чрезвычайно счастливого Хэнка и не столь счастливой меня.

Марта поспешила к нам со всей возможной скоростью — насколько позволял снег. Она ступала мелкими шажками, чтобы не шмякнуться на тощую задницу, и не переставая выкрикивала: «Мой мальчик, мой мальчик, мой сыночек!» Джей вскарабкался на ноги и, к моему ужасному удивлению, внезапно сжал меня в медвежьих объятьях, вмяв лицом к себе в ветровку, — я чувствовала сладкий, почти женственный запах его средства после бритья и мятной конфетки для освежения дыхания.

— О боже! — воскликнул он, отпуская меня. — Как мы можем вас отблагодарить? Эдди, проси чего хочешь.

— Эффи.

Чего я хочу? Упитанного тельцá? Сундук с драгоценностями, поднятый со дна морского, полный жемчуга, опалов, подобных синякам, и изумрудов, похожих на глаза дракона? Отца? Фердинанда? Диплом? Но вокруг кипели такие страсти, что попросить что-нибудь казалось мне ужасной холодной расчетливостью. Джей вытер глаза рукой и сказал Марте:

— Давай-ка отвезем нашу детку домой.

Марта же — у нее по лицу струились слезы — произнесла заржавелым голосом:

— Я никогда в жизни не была так счастлива.

Все слова покинули меня.

Правда, не навсегда.

Я стояла и смотрела, как машина со счастливой воссоединенной семьей скрывается вдали, буксуя на заледенелой Пентленд-авеню. Ошейник и поводок Хэнка все еще были у меня в руках. Один-два собаковладельца, презревших непогоду, странно поглядывали на меня — словно я прогуливала невидимую собаку. Я стояла долго, замерзая все сильней. Я не знала, что делать, и наконец, так ничего и не придумав, повела свою невидимую собаку гулять по парку.

В конце концов я направилась домой. У меня не хватало храбрости сказать Терри, что я потеряла ее собаку. Шансов нет, что мне удастся раздобыть точно такого же веймаранера прежде, чем Терри заметит пропажу. А может, заплатить Чику, чтобы он снова украл Хэнка? А может — хотя это самая маловероятная перспектива, — Марта и Джей Сьюэлл пойдут навстречу Терри и договорятся с ней о чем-то вроде совместной опеки?

Эти невозможные мысли клубились у меня в мозгу, пока я на Блэкнесс-авеню пропахивала грязную серую кашу, в которую уже превратился снег. На Перт-роуд мне встретился профессор Кузенс — в странных резиновых галошах, с головой, обвязанной красным шарфом, словно он был ребенком или старомодными методами боролся с зубной болью. Может, у него еще и варежки пришиты к резинке, продетой через рукава.

Я предложила ему руку — он угрожающе скользил по тротуару, рискуя вот-вот упасть.

— Тротуары не посыпаны песком, — бодро заметил он, — вот так происходят несчастные случаи, знаешь ли.

Может быть, между профессором Кузенсом и мною возникла некая волшебная связь и мы с ним теперь как две варежки на резинке — мне придется до конца жизни развлекать его. Впрочем, это не самая плохая перспектива на остаток жизни.

— Вот здесь я живу, — сказала я, придавая ему нужное направление на Пейтонс-лейн.

— А! — воскликнул профессор Кузенс. — Дом нашего земляка-поэта, дандийского барда!

Бедный Данди! Неужто тебе навеки суждено остаться городом Макгонагалла и «Санди пост»?

Старые скрипучие кости профессора не враз одолели подъем на верхний этаж, но в конце концов восторжествовали.

— Здесь воздух совсем разреженный, — пропыхтел он, прислонясь к дверному косяку и переводя дух.

Я могла только гадать, в каком состоянии обнаружу квартиру, когда открою дверь.

Не кажется ли вам, что пришло время рассказать еще часть истории моей преступной матери (которая мне на самом деле не мать)? Мы дрожим на кухне, прячась от бури, которую вызвала Нора. Слабый огонек бьется в дровяной печи. Нора (зачем — известно лишь ей, женщине со странностями) вся обвешана бриллиантами: они у нее на шее и в ушах.

— Настоящие? — спрашиваю я.

— Настоящие, — подтверждает она.

— Краденые?

— Что-то вроде.

— Евангелинины?

— Может быть.

Я безнадежно вздыхаю. Это все равно что выжимать кровь из камня или дергать зубы у тигра. Отнимать пустышки у младенцев. Она что, хранила эти богатства все время наших прибрежных скитаний? Может ли она объяснить, как они к ней попали? Что за загадка эта женщина, моя мать (которая мне не мать).

Чтобы вырвать у нее рассказ, я выбираю подход терпеливого психотерапевта. Сейчас попробуем выудить кое-что из глубин.

— Расскажи мне, что первое ты помнишь из своей жизни, — говорю я ободряющим тоном.

Наверняка я сейчас услышу что-нибудь невинное, детские воспоминания, что кирпичиками ложатся в основу характера. Впрочем, мое первое воспоминание — как я тону — отнюдь не идиллия. Может, это пережиток родов — впечатления момента, когда я плавала в околоплодной жидкости (ибо все мы рыбы)? И все-таки даже сейчас, когда я пишу эти строки, я чувствую, как ледяная вода заполняет мне ноздри, уши, легкие и тянет меня вниз, в глубины забвения.

Мое второе воспоминание немногим лучше. Мы ждали автобуса — одного из бесчисленных автобусов моего беженского детства. Нора, отвлекшись на огромную гору нашего багажа, которую надо было погрузить, забыла про меня и оставила на скамье на автовокзале. Автобус проехал две мили, и только тут Нора обнаружила недостачу. Когда она внезапно вскочила со своего места в конце салона и завопила: «Моя детка! Моя детка!» — водитель автобуса ударил по тормозам, решив, что Норина детка оказалась под колесами. Пока он разобрался, что случилось, Нора спровоцировала истерику у половины пассажиров и приступ астмы у чувствительного юнца-библиотекаря, который вскоре после того оставил свое поприще и отправился в кругосветное путешествие в поисках острых ощущений, сравнимых с дико вопящей рыжеволосой женщиной в автобусе. Разумеется, библиотекаря я придумала.