— Совсем как Шалтай-Болтай, — мрачно сказала она. На ней было платье и фартук с рюшечками — этот наряд вполне уместно смотрелся бы в викторианской детской.

— А я думала, что собственность — это воровство, — обратилась я к Шерон.

— Собственность — это собственность, — сердито ответила она.

— Что это значит? — Меня разозлила тавтологичная сентенция типа «я — это я», «дверь — это дверь», «кошка — это кошка».

— «Бревно бревном останется», — процитировала миссис Макбет.

— Это что, игра? — обрадовался профессор.

Миссис Маккью намазывала маслом ломоть селькиркского бэннока. Миссис Маккью и миссис Макбет все утро пекли, но первым делом хорошенько отскребли всю кухню от поколений живущих там микробов (о чем миссис Маккью громко сообщила мне на ухо).

— Бэннок? — предложила миссис Маккью, пуская блюдо по кругу.

— Я думала, это битва такая была, — сказала Андреа, хмурясь при виде подсунутой ей под нос огромной массы калорий.

— Я и сама страсть какая охотница до масенького кусочечка бэннока, — кокетливо сказала миссис Макбет в пространство. Она была вся обмотана большим фартуком и слегка припорошена мукой.

— О, и я тоже, — с жаром отозвался профессор Кузенс. — Я просто счастлив, когда передо мной стол ломится от вкуснейших яств, приготовленных заботливыми ловкими руками представительниц прекрасного пола.

— Что-что? — ядовито вонзилась в него Шерон. Ее лицо некрасиво исказилось наигранным недоверием.

— Я сказал… — любезно начал профессор Кузенс.

— Я слышала, что вы сказали, — грубо оборвала его Шерон. — Я просто не могу в это поверить.

— Тебя, случайно, не ждут где-нибудь на баррикадах? — спросила я.

— Борьба за дело феминизма и за дело социализма — едины! — провозгласила Шерон и незаметно для себя съела кусок ирландского чайного кекса, который миссис Маккью только что намазала маслом. Между передними зубами у Шерон застряла изюмина, что выглядело очень некрасиво, но я решила ей об этом не говорить.

Андреа, очень бледная, деликатно грызла треугольник «пограничного пирога», а миссис Макбет тем временем настойчиво подсовывала ей овсяную полоску.

— Я люблю печь, — сказала миссис Макбет. — У меня, как говорится, рука набита на выпечку.

Она посмотрела вниз, на свою миниатюрную ручку, но потом вдруг сконфузилась и заковыляла прочь, на ходу ласково потрепав Андреа по плечу. Андреа слегка вздрогнула.

— Это не заразно, — уверила ее я. — Старость не проказа, не передается через прикосновение.

— Она ужасно маленькая, — шепнула мне Андреа, кивнув на удаляющуюся спину миссис Макбет. — Она всегда была такая? Или мы тоже такими станем?

— Что такое? — осведомилась миссис Маккью. — Шептаться, знаете ли, невежливо.

— Я сказала, что она кажется очень маленькой, — погромче повторила Андреа.

— Кто? Кто кажется очень маленькой? — переспросила Филиппа.

— Эта… маленькая женщина, — беспомощно ответила Андреа, поскольку миссис Макбет к этому времени скрылась из виду.

— Она имеет в виду миссис Макбет, — сказала миссис Маккью, намазывая маслом все, до чего ей удалось дотянуться.

— Миссис Макбет? — с сомнением повторила Андреа.

— Это совершенно нормальное имя, — сказала миссис Маккью. — Очень многих людей зовут так.

— Ну, во всяком случае, их не зовут «Так», — сказал профессор и засмеялся.

— Слушайте, здесь вам не деревенский женский кружок, — сердито вмешалась Шерон. — У нас на повестке дня важный вопрос — о плате за домашний труд.

Миссис Маккью достала уже знакомое нам вязанье и нахмурилась:

— Плата за домашний труд? А кто же будет платить?

— Плата за грех, — неопределенно сказал профессор. — У вас, кажется, нет термоса для кипятка.

Последние слова были обращены к Филиппе.

— С чего бы мне вдруг понадобился термос для кипятка? — удивилась она.

— Для кипятка, разумеется, — объяснила миссис Маккью.

Но прежде чем мы успели продолжить разговор («А для чего мне кипяток?» и т. п.), в кухню ворвалась Мейзи, а за ней по пятам — Люси Оззер.

— Привет, Эмили, — небрежно сказала Шейла при виде Люси.

— Люси, — поправила ее Люси.

Шейла повнимательней разглядела свою старшенькую, но, кажется, это ее не убедило.

— Бутерброд с рыбой? — завлекающе проворковала Филиппа, придвигая блюдо к Мейзи и Люси.

Пока что ни на один бутерброд никто не польстился. Миссис Макбет прибрела обратно на кухню и ужасно удивилась, словно ожидала попасть в другую комнату в совсем другом доме (а может, и в совершенно другом году).

Профессор оторвал свои тощие кошачьи окорока от стула и пододвинул другой стул миссис Макбет со словами: «Садитесь, пожалуйста, миссис Макбет». Шерон, похоже, готова была лопнуть от возмущения при виде столь грубо нарушаемых принципов женского равноправия.

Глядя на Мейзи, я вспомнила, что в нашу последнюю встречу легкомысленно доверила ее сомнительным заботам Чика.

— Ты как вчера вечером, нормально добралась домой? — спросила я.

Она закатила глаза («Не надо так делать», — слабо сказал профессор Кузенс).

— Смотря что подразумевать под словом «нормально», — пробормотала она с полным ртом бэннока.

— Она поздно пришла, я знаю, — сказала Филиппа.

— У меня была репетиция по флейте, — неумело соврала Мейзи, но тут сдавленный вопль возвестил, что проснулся Протей; только бы он не свалился с кровати.

Прежде чем уложить младенца, я вытащила из-под кровати рукопись Арчи. Протей слишком молод и не вынесет разлагающего влияния Дж. со товарищи. Последняя глава, добавленная к рукописи, оказалась особенно мерзкой. Дж. — или его двойника, поскольку в последнее время он обзавелся как минимум одним двойником, — истязала с крайним садизмом женщина, одетая лишь в кожаные сапоги на высоком каблуке. Еще странней было то, что к «Расширению призмы Дж.» присоединились «Палаты страсти» — словно рядком встали два воображения, надписанные «ОН» и «ОНА». Мне стало страшно при мысли о том, что выйдет, если смешать одно с другим. Не успеет Флик оглянуться, как на нее напялят сапоги с высоким каблуком и заставят бегать вверх-вниз по бесконечным лестницам европейских многоквартирных жилых домов, спасаясь от гнусных чудовищ воображения (Паранойи и Меланхолии).

Я перепеленала Протея, кое-как упаковав его в неуклюжий махровый квадрат и закрепив булавками (очень осторожно, чтобы не пронзить нежную младенческую плоть). Я не знала, что буду делать, когда иссякнет запас купленных Оливией пеленок. Может, придется стирать. (Ужасная мысль.) Я покачала Протея на колене и показала ему вид из окна. Он протянул пухлую ручку, пытаясь поймать низко летящую чайку. Сегодня Тей был цвета бесконечности, и при виде его я вдруг пала духом. Со мной никогда не случается ничего хорошего. Меня преследует сумасшедшая тезка, мне навязали чужого младенца, у меня в бойфрендах навечно застрял Боб, и какой-то ужасный вирус проник мне в кровь и пытается захватить власть над моим телом, как инопланетянин, каковым и является.