Веревка, между тем, размочалилась, но я не «доел» ее даже до середины. Шея занемела. Пришлось прервать свой тяжкий труд. Я устроился, сколько было возможно удобно, и попытался расслабить мышцы. Однако насладиться заслуженным отдыхом мне не удалось. По полу застучали подошвы, взвизгнули несмазанные петли дверей, и я услышал, что в комнату идут несколько человек. Я рывком перевернулся на живот, в ту позицию, в которой меня оставили.

— Ты смотри, он уползти хотел! — глумливо-восхищенно воскликнул резкий с металлом голос владельца сафьяновых сапог, и меня больно ударили ногой по бедру. Я стерпел и не издал ни звука.

— Нет, смотрите, он опять спит! — возмущаясь, заныл второй, тягучий. — Ничего его не берет!

— Пусть, — сказал кто-то новый, — скоро на том свете вкусит вечного сна до отвала.

— Хватит болтать, делайте, как я вам приказал, — распорядился резкий голос, и высокие каблуки зацокали к выходу.

Меня поволокли за ноги из-под лавки. Я только успел чуть приподнять голову, чтобы не ободрать лицо о плахи пола.

В горнице по прежнему было светло, из чего я заключил, что времени прошло не слишком много. Со мной больше не разговаривали. Сильные руки приподняли голову и натянули на нее плотный мешок. Стало совсем темно.

Сделали это так быстро, что я никого не успел увидеть. Зато и сами пленители не заметили, что я освободился от кляпа. Тут же меня подняли за руки и ноги и понесли к выходу. Мне показалось, что их не двое, а трое, но этот третий пока не произнес ни слова.

— Ишь, бугай какой, — недовольно проворчал новый персонаж. — Может, развязать ему ноги, пусть сам идет?

— Я тебе развяжу! — одернул его тягучий. — Выполняй, что велели, и не забывай, чей хлеб ешь.

— Мне что, мне все едино, я просто хочу, как лучше. Чего ему сделается, коли напоследок ножками походит.

— Ты не болтай лишнего, и ухо держи востро. Этот байстрюк и не таких умных, как ты, на тот свет отправлял.

— Так, может, его сразу успокоить, даже здесь и закопать? Что мы его, как архиерея, на себе таскаем!

— Ванька, ты меня не зли. Тебе сказано отнести его и ухо востро держать, ты и выполняй. Без твоей тупой головы умные люди знают, что делать. Совсем разленился!

— Я что, я выполняю… — опять завел свое невидимый Ванька. — Только…

Разговор скоро зациклился и продолжался все в том же ключе. Большой радости от того, что меня несут на руках, я не испытывал. Тем более, что несли небрежно и два раза уронили. Мои похитители вскоре дошли, как я понял из разговора, до ограды и небрежно бросили меня на землю. Теперь они принялись пререкаться о том, как правильнее сделать лаз в заборе. «Тягучий» и Ванька спорили буднично, без азарта, вероятно, просто для того, чтобы занять себя разговором.

Проделав дыру в ограде, меня куда-то потянули, грубо протащили сквозь тесный лаз и опять опустили на землю.

— Пусть здесь полежит. Ты его сторожи, а я лошадь подгоню. Действительно, что нам его на себе таскать, — сказал тягучий и ушел.

— Ванька, а уел тебя Николаич! — через минуту послышался голос третьего участника.

— Скажешь, тоже! Это я ему врезал-то! Со мной, Серега, не пошалишь! Ты бы знал, как меня бабы уважают!

— Меня, что ли, не уважают?! Про меня так и говорят: Серега, он того! Вот!

Разговор у них пошел вокруг да около уважения. Ребята, по всему, были классные, кто ими только не восхищался! Я слушал весь этот бред и пытался как-то ослабить путы. За время «носки» веревки немого растянулись и ослабели. Я уже начал шевелить пальцами рук и ног, чтобы, сколько можно, восстановить кровообращение.

— Ишь, ты, смотри, наша дохлятина зашевелилась, — заметил мои потуги Ванька. — Серега, всыпь ему, чтобы укоротился.

— Это мы всегда с удовольствием, — радостно ответил Серега и несколько раз ударил меня носком сапога по ребрам.

Я сжал зубы, с трудом удержав крик.

— Ишь, ты, терпит, — добродушно заметил садист-любитель. — Еще, что ли, ему всыпать?

— Не нужно, Николаич, чай, заругается, — рассудительно остановил его Ванька.

— Погодь немного, скоро ужо повеселимся. Вот ты, Серега, за что меня уважаешь?

— Ну, мы с тобой, вроде как товарищи. А ты меня за что?

Боль от удара была адская, тело покрылось холодным потом. Дышать в мешке было нечем. О восстановлении кровообращения пришлось забыть, иначе эти два идиота от нечего делать меня просто изувечат. Они же продолжили свой бесконечный разговор о самоуважении. Минут через пятнадцать послышались шаги лошадиные и человеческие, вернулся Николаевич с лошадью.

— Ну, как он тут? — спросил он, топчась возле моей головы.

— Смирен, — доложил Ванька, — куда ему от нас деваться. С нами, Николаич, не пошалишь!

— Ну, полно хвалиться, грузите его.

Меня подхватили и перебросили через спину неоседланной лошади. После чего мы тронулись в путь. Теперь говорили Николаич с Ванькой, а Серега, как и прежде, молчал, не вмешиваясь в разговор старших.

От тряски мне стало совсем худо, и я на какое-то время потерял сознание. Очнулся уже лежа на земле с открытым лицом. По щеке полз муравей. Я машинально поднял руку, и оказалось, что она свободна. Забыв про муравья, я поднес ладонь к глазам. Она была распухшая и синяя. Я пошевелил пальцами, они двигались, но плохо.

— Очухался, милок? — раздался сверху Серегин голос.

Я с трудом повернул голову и увидел сверху наклонившееся надо мной заросшее клочковатой бородой лицо. Ниже его находилась могучая грудь, ло бокам которой свисали длинные, мощные руки.

— Мы думали, что ты ужо, того, окочурился, — сообщил говорящий примат. — Николаич оченно рассердился. А ты, значиться, не издох. Николаич, — закричал Серега, — он, того, живой!

Послышался треск валежника, и к нам подошли двое. Один, с плоским, сальным лицом и оловянными глазками, и был «Николаич», другой, здоровый, даже тучный, соответственно «Ванька».

— Что же ты, паря, такой квелый? — издевательски поинтересовался Николаевич. — Мы тебя еще и править не начали, а ты уже Богу душу чуть не отдал. Ты потерпи, не помирай до срока.

— Постараюсь, — пообещал я, — сначала тебя схороню.

— Это ты глупо сделаешь, если меня ждать будешь, — засмеялся Николаевич таким же тягучим, как голос, смехом. — Тебе как раз след помереть, а не жить на Голгофе. Мы тебе устроим такие казни Египетские, что будешь о смерти молить.

— Моя смерть не твоя забота, о своей думай.

— Ишь ты, какой стал разговорчивый. Сказывать будешь, куда саблю хозяйскую дел? Скажешь, убью без мучений.

— Не скажу.

— Ну, как знаешь, наше дело предложить. Давай, ребята, готовь раба божьего к преставлению.