Анна никак не могла понять, является ли его откровенность простой уловкой. Не поднимая глаз, она пробормотала:

— Что вам нужно знать?

Томас вздохнул. Начало положено.

— Все, касающееся руки Анны Болейн. Все о ее магических свойствах, о ее способности проклинать и излечивать. Все о палаче, Жане Ромбо. О том, что ваш отец рассказывал вам о руке, о своих отношениях с королевой ереси и ведьмовства. Откройте мне свое сердце, и, поверьте, я почувствую, если вы утаите от меня хоть крупицу сведений. Говорите открыто и прямо — и я встану между вами и вашей судьбой.

Анна не знала, что ему можно рассказать. И в сущности, что особенного ей известно? Она попробует выдать ему что-нибудь. Но только не об отце.

— Я никогда не видела этой руки, но…

— Хотите увидеть ее сейчас?

Томас понял, что ему тоже хочется увидеть эту странную реликвию — здесь и сейчас, потому что он только мельком взглянул на нее, когда они выкопали ее во Франции, у перекрестка дорог. Для Томаса Лоули это были всего лишь останки, не более. Втайне он питал сомнения относительно собраний костей святых, наполнявших храмы Европы и продававшихся за груды золота. Однако иезуит никогда не сомневался в том, какую власть может возыметь над легковерными людьми подобный символ. Именно за это люди и платят деньги. За эту власть.

Томас прошел через комнату к простому дубовому сундуку. Открыв его, он извлек оттуда маленькую шкатулку, которую принес к столу. Ключ к ней висел на цепочке у него на шее. Иезуит вставил его в скважину и открыл крышку.

— Вот, дитя, — объявил он, отступая назад, чтобы наблюдать за лицом пленницы. — Вот источник всех этих трудов и страданий.

Дрожащими пальцами Анна оттянула край бархата — и вскрикнула от боли.

Это было ничто. Кисть руки, кости которой стали чистыми в результате распада мягких тканей плоти.

И это было… все. Дело не в скелете, не в символе и даже не в лишнем пальце, лежавшем рядом с тем, которому полагалось быть мизинцем, — нет, во внезапном, мгновенном, ослепляющем прикосновении: живая плоть дотронулась до мертвой кости, и обе Анны вдруг оказались вместе, соединившись через годы, через невозможное — но несомненное. Королева схватила Анну Ромбо — черные волосы и черные глаза. Королева не была застывшей, не стала плоским портретом на стене, она жила, дышала… умирала. Тонкая красная полоса пробежала по стройной шее, кость запястья у нее в руке разломилась, крик, начавшийся почти два десятилетия назад, оборвался.

Для Томаса ее болезненный вскрик был началом — и концом. Анна упала на стол, и волосы закрыли ее лицо. Под волосами он услышал рыдание.

— В чем дело, Анна? Ты почувствовала здесь зло? Королева-ведьма пытается захватить твою душу? Христос защитит тебя, дитя, тебе надо только верить в Него. Давай я спрячу ее от тебя. Давай!

Он потянулся через узницу к шкатулке и даже сумел закрыть крышку, хотя ему пришлось очень неловко изогнуть тело, чтобы случайно не прикоснуться к девушке. А когда иезуит попытался взять со стола дубовую шкатулку, то его колено, ослабленное раной и холодом от долгого соприкосновения с каменным полом, не выдержало. Томас Лоули услышал щелчок, вскрикнул и рухнул прямо на дочь французского палача.

Анна не слышала его слов, потому что не успела опомниться от потрясения. Внезапно она ощутила навалившийся на нее вес, прижавший ее к столу. Она выскользнула из-под него и встала в оборонительной позе, которой ее научили родители: нога заведена назад для пинка, руки опущены вниз для удара. Но Томас остался лежать там, где упал, свисая со стола и протягивая руку к больной ноге. Лицо его было искажено.

— Не бойтесь! — выдохнул он. — Это мое колено. Мне… ох!., мне необходимо лечь в постель.

Он попытался подняться и опереться на стул, но тот поехал в сторону, вызвав новый вскрик. Анна поняла, что страдания иезуита непритворны. И ей не важно было, что это враг. Он страдал. Она пошла к нему.

— Позвольте, я вам помогу, — предложила она.

Он схватил протянутую руку. Рука девушки оказалась неожиданно сильной, так что ему удалось встать. Вдвоем они доковыляли до его постели.

— Вот видите, какой из меня дознаватель!

Лицо иезуита морщилось от боли и попытки улыбнуться. Анна положила руку ему на колено, и он впервые за целую вечность ощутил там тепло.

— Что вы с ним сделали? Ну же, рассказывайте. У меня есть опыт целительства.

Томас собрался было возразить, напомнить ей, кто тут главный. Но ее сильные руки прикасались к его увечью, и в месте их прикосновения — хоть ему и трудно было в это поверить — действительно ощущалось облегчение.

— Я был военным. Ногу сломали во время одной осады и так и не вправили как следует. Я…

— Тшш!

Она прижала палец к его губам и снова принялась ощупывать колено. Два раза Томас вздрагивал от сильной боли. Однако постепенно он успокоился и откинулся назад, предоставляя ее пальцам полную свободу. Спустя какое-то время Анна выпрямилась, не вставая с кровати, и посмотрела на своего пациента.

— Мне уже приходилось видеть такие травмы. Кость колена смещается — ее почти ничто не держит на месте. Я могу поставить ее на место, но это будет больно.

— Один врач укладывал меня на дыбу и воротом пытался растянуть кости. Я не боюсь боли.

— Вот и хорошо. Лежите спокойно. И думайте о святых вещах.

Томас услышал в ее словах улыбку и, ответно улыбнувшись, вытянулся на постели. Однако его улыбке не суждено было задержаться: внезапная мука пронзила его тело, превратив все мысли в туман и принося с собой забытье.

Анна уложила ногу на кровать и посмотрела на потерявшего сознание человека. Ей требовалось туго затянуть колено тканью, чтобы оно не сместилось снова. Одна простыня оказалась надорванной, и девушка быстро превратила ее в полоски материи. Когда она приподнимала Томасу ногу, он застонал. В ту же секунду Анна встала возле его головы, нежно гладя лоб больного.

— Тише! — мягко прошептала она, как шептала юному солдату во дворе «Кометы», как шептала Джузеппе Тольдо и тысячам других умирающих во время осады Сиены. И, как и все они, Томас Лоули при ее прикосновении погрузился в сон, повинуясь мягкому приказу, звучавшему в ее голосе.

Туго перевязав колено, Анна снова села за стол. Томас долго не проспит. И в любом случае, дверь за ней заперли.

Она снова посмотрела на шкатулку, которую иезуит в приступе боли сбросил на пол. Анна поставила ее обратно, но открывать не стала. Она увидела в руке Анны Болейн все, что ей требовалось. Для обеих Анн осталась всего лишь одна слабая надежда. И был только один человек, который мог ее принести.

* * *

Елизавета пробиралась сквозь заросли папоротника. Туфли на мягкой подошве неслышно ступали по узкой тропинке. Растения были на голову выше ее, закрывая от принцессы то, что могло бы стать мишенью для ее оружия. Однако она двигалась быстро, читая следы так, как научил ее когда-то отец: обломанный стебель, отпечаток копыта в прелой листве… Кабан проходил здесь, повернул обратно.