— Что? — Санька испуганно попятилась к выходу из сада, но на лестнице зашумели.

Погоня снова дышала в лопатки. Пришлось пойти вперед, выставив посох перед собой. В конце концов, это нечто… Этот некто ее знает, что уже интересно.

Нужно познакомиться, чтобы хотя бы одной загадкой стало меньше. И так их слишком много в последнее время развелось, загадок этих…

Тайн.

Санька выглянула из-за пышного рододендрона в кремовых цветах. Огромная клетка стаяла у самого края крыши. На дверце, в которую лешая смогла бы пройти, не склонив головы, висел массивный замок. Стоило приблизиться, и он заискрился.

Чары.

Все непросто. И пленник клетки, вернее, пленница…

— Ты — его мама! — вскликнула Санька, разгадав, кто перед ней.

Существо, закутанное в плащ черных перьев, переступило с одной ноги на другую. Царапнули дубовый насест огромные когти, изогнутые, словно серпы. Волосы зазмеились, пойманные порывами ветра.

Мрачное лицо с холодными хищными глазами глянуло на лешую внимательно и спокойно.

— Из одного леса… С тобой… Выпусти меня… Выпусти…

— Здравствуй, мама Глазунчика, — громким шепотом поприветствовала чудовищную птицу Санька. — Как хорошо, что я тебя нашла. — Она наставила посох на замок. — Сейчас…

Голос сирина снова потек сквозь прутья решетки.

— Если создание леса пленено по умыслу злому, сила лешей разрушит любые запоры, чтобы вернуть назад…

— Да! Точно. Что-то такое припоминаю. Просто подожди еще чуть-чуть.

Санька и сама вспомнила, что читала об этом правиле то ли в Листвяниных записях, то ли в книгах, хранящихся в лесном домике. Говорят, это кто-то из первых министров придумал — дать лешим особую власть, разрушать любые, даже самые зачарованные клетки, ловушки и силки. Наверное, тогда леса тоже одолевали браконьеры…

Кристалл в навершии посоха ярко сверкнул, ударила молния, и замок с глухим стуком рухнул на пол.

— Там! — закричали с лестницы.

Санька наскоро захлопнула дверь, ведущую в сад, и приперла ее парой больших кашпо. Хоть хватит ненадолго, все лучше, чем ничего. К счастью, дверь оказалась довольно прочной — окованный железом дуб — поэтому сразу под натиском преследователей не развалилась.

Град ударов сотряс импровизированную баррикаду, в воздух просочился электрический запах грозы, сквозь тонкие щели между дверью и косяком можно было увидеть отблески световых вспышек.

Птица тем временем выбралась из клетки и тяжелой походкой прошествовала к краю крыши, взобралась на кованый парапет, встряхнулась, расправила крылья, подпрыгнула и, распустив веером хвост, скрылась в ночи.

Бросила тут одну?

Санька даже понять ничего не успела.

В тот же миг дверь была снесена с петель мощным магическим напором. Разбились подпиравшие ее кашпо. Посыпалась под ноги земля. Жалобно зазвенели разлетевшиеся в стороны черепки.

— Тут кто-то есть! Шпионы! — вопил тонким голосом Абжин, его раздражающий тембр было трудно перепутать с другими.

Нушер и Андис что-то кричали в ответ. Раскатистый голос министра заглушал всех. Он призывал домашних слуг перекрыть все входы и выходы, а от троицы подопечных требовал немедленного результата:

— Разгоню, если не приведете мне на ковер этого шпиона через минуту! Не более чем…

Санька даже не успела подумать о том, как быть дальше.

Над головой взвыл ветер, и лешую накрыло волнами холодного воздуха. Чуть с ног не свалило. Она присела, вскрикнув от неожиданности, и тут же стальные когти обхватили за плечи, потянули ввысь легко, будто пушинку.

— Ай-яй! — Санька вцепилась в посох, прижала его к груди, чтобы не потерять.

Сумку вжало в бок. Плащ перекосился и теперь тянул шею, но все эти мелочи не волновали. До них ли, когда земля стремительно уносится из-под ног, и вот уже не разберешь, где небо, а где город. Мелькают вереницы огней. Все кружится, качается, несется бешеной каруселью…

— Летим домой… К нашим детям…

Голос сирина умиротворил, погрузил с необъяснимую негу сонного спокойствия. А крыша с садом тем временем кружилась внизу волчком, горизонт заваливался то на одну, то на другую сторону. Как в самолете, идущем на взлет, когда в какой-то миг перестаешь ощущать где верх, где низ, и уверенность в том, что земля, как прежде, под тобой, пропадает после единственного взгляда в иллюминатор…

Наконец горизонт выровнялся, и улицы, схематичные, словно на карте, мерно потянулись под Санькиными болтающимися ногами, освещенные точками фонарей, полосками витрин и окон. Узор города все плелся и плелся — конца-края не видать.

Санька с ужасом подумала, что не выдержит долгой дороги. Плечи уже болели страшно, казалось, что руки вот-вот оторвутся, а ведь до дома еще очень далеко. На глазах выступили слезы. Как дотерпеть?

Птица вдруг запела. Загудела бархатистым голосом невнятную мелодию без слов, от которой Санькины веки сомкнулись сами собой, тело обмякло…

…и лешая потеряла сознание.

* * *

Каково это — быть винтиком огромной системы, несправедливой и чужеродной?

Саньке снился сон, длинный, запутанный, неспокойный. Перед глазами крутились шестеренки, размеренно двигались какие-то поршни, открывались и закрывались клапаны, пробегал то проводам электрический ток. Сама она была в центре этой странной, бессмысленной машины. Зачем? Почему? Так нужно. Шестеренки крутились, то рычали басом министра, то скрипели фальцетом Абжина: «Лес продать! Продать! Покупатели ждут!» В ответ на мерзкий писк в груди поднималась волна протеста — так быть не должно! Надо что-то изменить!

Изменить…

— Надо это изменить… — сказала Санька вслух и очнулась от звука собственного голоса.

Закашлялась. Села.

Перед глазами собиралась в целое, обретала четкость, ставшая родной комната в лесном домке. Полки с книгами, потолок, окно. Все слишком яркое, какое-то неузнаваемо-безумное…

И тошнит.

И голова кружится. Перед глазами «вертолеты», как в юности, когда на дне рождения Илонки Белоконь все перепили домашней бормотухи, сварганенной Илонкиной бабулей из ингредиентов непонятного происхождения. Раз за разом незримая сила подхватывает взгляд и швыряет из угла в угол.

Из угла в угол, отчего в мозгах каша и неприятные спазмы в горле.

— Мамочка проснулась! — оглушительно выкрикнула над ухом Альбинка. — Мама, как ты? А у нас тут такое было! Такое! А тебя птичка принесла…

— Аль, иди сюда… — Санька неуклюже сграбастала дочку в объятья и прижала к себе.

Мир вокруг постепенно приходил в себя. Цвета теряли кислотность, становились привычными и живыми. Взгляд наконец-то нормально сфокусировался, «вертолеты» исчезли. Все равно, знай Санька, что после волшебного сиринова пения отходить придется как после наркоза, она бы…

…все равно согласилась на полет.

Хотя ее согласия и не спрашивали.

Да и вариантов спасения других особо не было.

Плечи горели, как будто с них сняли кожу. В руках болела каждая косточка, и спину ломило. Ноги отекли, налились неподъемной тяжестью. Да уж, многочасовые полеты в