Именно сюда, если верить дворцовым слухам, новый император и собирался сплавить нелюбимую им женушку Екатерину Алексеевну, о чем Никита Иванович Панин слышал собственными ушами, поскольку Петр Федорович, оказавшийся после смерти тетушки Елизаветы единоличным правителем, большого секрета из намерений своих не делал.

Не всех этакая его затея устраивала, а потому нашлись люди, упредившие жену императора о планах ее мужа. Никита Иванович, с малых лет радевший за благополучие отечества, к восшествию на российский престол Петра III относился, мягко говоря, сдержанно, хотя виду не показывал, но в глубине души считал его человеком негожим для непосильной ноши, которую тот взвалил на себя, взяв в руки царский скипетр и державу. И таких людей, мыслящих, как Никита Панин, насчитать можно было, коль кто всерьез этим делом занялся бы, только в столице не одну сотню. Правда, одни считали, что нынешнего императора следует выслать обратно на родину, а на престол посадить малолетнего Павла, сделав мать его, Екатерину Алексеевну, на срок его малолетства соуправительницей. Наиболее дерзкие и отчаянные желали видеть на троне саму Екатерину. Но это не мешало тем и другим желать скорой отставки императора Петра и перемены власти. Вот только как провернуть столь дерзкое и опасное дельце, мало кто понимал, и ждали случая, когда тайные их думки могли бы делом обернуться.

Потому Никита Иванович, будучи человеком осторожным и рассудительным, особого рвения в подготовке столь важного события не проявлял, а на всякий случай думал о маневре обходном. Зная непостоянство в настроениях нынешнего императора, он опасался получить в любой момент известие о заключении Екатерины Алексеевны в Шлиссельбургский острог, откуда выбраться ей будет весьма затруднительно. Но, как известно, нет ничего невыполнимого в этом мире, стоит только сильно того захотеть. И, направляя посланного к нему от брата Василия Мировича в Шлиссельбург, он надеялся иметь там человека своего, который может пригодиться, коль дело зайдет столь далеко. А нет, тоже ничего страшного, пусть служит себе и дальше, пока до больших чинов не дослужится, а там видно станет, куда и для чего его определить, а то и поглубже от дел тайных задвинуть.

Но и это далеко не все. Не таков был человек Никита Иванович, чтобы садиться играть с одним козырным тузом на руках. Лучше и вернее, коль их будет два, тогда игра наверняка сложится, надо лишь умело перетасовать карты. И вторым тузом в той нешуточной игре был ох какой сильный козырь, и звали его Иоанн Антонович – законный принц и наследник российского престола, о котором кто-то, возможно, и забыл, но далеко не все. А на память свою Никита Иванович пока что не жаловался и раз им услышанное помнил долго, хотя вслух говорить о том не спешил, а делал этакий памятный узелок, резонно полагая в нужный момент своевременно дернуть за ниточку, тот узелок скрепляющую. Кто его знает, откуда ветер подует и какой парус ставить придется, к заветной цели направленный. Да и цель-то совсем на первый взгляд простенькая – занять такой пост при правителе российском, когда бы любой и каждый шли к тебе за советом и вспоможением и без твоего слова ни одна птица самого высокого полета мимо царского дворца пролететь не могла. Вот такую партию решил разыграть Никита Иванович, имея на то недюжинные способности и чуткое предвидение назревающих близ российского престола событий в июне месяце памятного многим 1762 года от Рождества Христова.

После того как тобольский купецкий сын Иван Зубарев по наущению прусского короля Фридриха попытался проникнуть в Холмогоры и освободить находящегося там под стражей Иоанна Антоновича, императрица Елизавета приказала перевести его в Шлиссельбургскую крепость, что было поручено сержанту лейб-гвардии Савину. Для сохранения тайны главному приставу Вындомскому, состоящему в Холмогорах при ссыльном Брауншвейгском семействе, велено было о переводе Иоанна вида не показывать, а продолжать присылать в Кабинет ее Величества рапорты о нем, будто бы он находится там по-прежнему.

В Шлиссельбурскую крепость сержант Савин доставил Иоанна Антоновича 31 марта 1756 года. Именовать его приказано было во избежание огласки Григорием. Шел тогда наследному принцу шестнадцатый год… Снедаемая любопытством хоть одним глазком взглянуть на своего племянника, тетка его, Елизавета Петровна, попросила привезти его в Петербург в один частный дом, куда вскоре явилась сама. Встреча их была недолга и без особых для узника последствий. На другой день его увезли обратно и больше уже никуда не вывозили.

А для коменданта крепости была составлена наиподробнейшая инструкция, как следует содержать и обходиться с секретнейшим арестантом. Потому для его охраны была назначена особая тюремная команда. Охранникам тем накрепко запрещалось даже выходить из крепости.

В самой камере при «Григории» неотлучно находились сержант Ингерманландского пехотного полка Лука Матвеевич Чекин и прапорщик того же полка Данила Петрович Власьев. Поскольку службу свою они несли исправно и с великим прилежанием, то вскоре в чинах их повысили, присвоив Власьеву капитана, а Чекин поднялся до поручика. Людьми они были грамотными, а потому регулярно отсылали в Петербург отчеты о поведении и здоровье вверенного им «Григория» и получали незамедлительные ответы с похвалой и полным одобрением своей надзорной службы. И хоть за сидение в одной камере с секретным арестантом платили им деньжищи немалые и в чинах повышать не забывали, но доля тех охранников была горькая и во всем с тайным узником сходная. Из стен крепостных они выйти не могли и на божий мир взирали через окошко зарешеченное. Подать рапорт и уйти в отставку и то не могли! И покуда был жив царевич Иоанн, не могли они даже на час отлучиться от него…

Даже и сам комендант крепости понятия не имел, кто и почему находится в том застенке. Войти к нему он не мог, а ежели вдруг случалось что неотложное, то должен был условно постучаться и ждать, пока секретному заключенному не наденут на лицо специальную маску, и лишь потом войти внутрь.

Зато кормили наследного принца по-царски, доставляя ему каждодневно по пяти разных кушаний, а еще бутылку доброго вина и шесть бутылок крепкого пива. Надзиратели те кушанья ели за одним с ним столом без всякого стеснения и разрешения у него на то не спрашивая. Плотно отобедав, добирались и до вина с пивом, до которого были весьма охочи. А что допить не могли, то царевичу оставляли смеха ради.

Беднягу такое обращение злило безмерно, и он кидался на тех с кулаками, за что и получал изрядные тумаки и затрещины. Забившись в угол, горько плакал, обещая всех казнить и повесить, как только выйдет на свободу. Сержант с прапорщиком громко хохотали и метали в него остатки еды, благо, помешать им в забавах тех никто не мог.

Но как-то юноша издевательств не выдержал и, схватив табурет, стал гоняться за ними с воплями. Они спешно ретировались за дверь и долго ждали, пока тот успокоится и уснет. Приставать к нему они после того случая перестали, но написали начальству своему жалобу, мол, «известная персона» непонятно отчего умом тронулась и оставаться при ней для них стало опасно. Только из Петербурга на сей раз ответ пришел не скоро, потому как власть в стране поменялась и вполне могло случиться, что новый император, доводящийся Иоанну Антоновичу троюродным братом, вызовет того в столицу.