Но капрал остался на плацу, словно не доверял новому начальнику. Мирович ничего на это не сказал и некоторое время стоял молча перед своей ротой, не зная, как поступить: то ли скомандовать, чтобы продолжали и дальше мерить шагами полковой плац, то ли обратиться к ним с приветствием, на что он был не мастак. Поэтому, чуть постояв и не отдав никакой команды, просто пошел вдоль строя, поглядывая на вытянувшихся перед ним в струнку солдат. При этом Миронов следовал за ним, чуть приотстав, и по-хозяйски придирчиво оглядывал строй.

То были в большинстве своем старослужащие, наверняка прошедшие через сражения Прусской кампании. Лишь во второй шеренге Мирович отметил нескольких молодых парней с румянцем во всю щеку, явно из числа последнего рекрутского набора.

– Который годик служишь? – остановился он перед пожилым ветераном, стоявшим в середине строя.

– Осьмнадцатый, ваше благородие, – четко отрапортовал тот.

– Ну, совсем чуток осталось… Дослужишь?

– Отчего не дослужить? – скороговоркой ответил тот, глядя Мировичу в глаза. – Коль Бог даст, дослужу, глядишь…

– Ну, служи, служи. Бог служивых в обиду не даст, ежели будешь исправно и как должно все исполнять.

– Рад стараться, ваше благородь, – все так же, не сводя с него глаз, отвечал ветеран.

– И как же тебя кличут?

– Матюха Басов, – зычно отозвался тот.

Мирович пошел дальше, и уже в конце строя взгляд его неожиданно задержался на лицах двух солдат, показавшихся ему почему-то знакомыми. Вначале он подумал, что ошибся, и проследовал дальше, но что-то заставило его обернуться и еще раз внимательно глянуть на них.

– Имя назови, – приказал он ближайшему к нему рядовому – сухощавому, с лицом, покрытым в нескольких местах шрамами от осколков гранат.

– Фокой кличут, – улыбаясь бескровными губами, прикрытыми щеточкой желтых от табака усов, охотно ответил тот.

– А тебя как? – спросил Мирович второго, более жилистого и мосластого, который тоже был ему явно знаком.

– Федор Пермяк! – услышал он.

– Не с вами ли под Гросс-Егерсдорфом стояли тогда?

– Так точно, ваше благородь, с нами, – в голос ответили они.

– И живы до сих пор? Уму непостижимо! – воскликнул Василий, пораженный сделанным открытием. – А тебя, Фока, помнится, ранило тогда, списать должны были. Как в строю-то вновь оказался?

– Так лекарь вылечил, дай Бог и ему здоровья, – отвечал тот. – Можно было и на покой пойти, но подумал-подумал, деваться мне все одно некуда, никто не ждет, ну и решил в полку остаться.

– И в каких сражениях потом быть пришлось? – продолжал допытываться Мирович, чем вызвал удивление капрала Миронова, стоявшего чуть позади него и внимательно слушавшего каждое слово.

– А во всех, что случались, – просто ответил Фока. – После того еще два раза лечили, а с меня все как с гуся вода, будто заговоренный.

– Сплюнь, – со вздохом посоветовал ему Мирович. – Похлопочу, чтоб вам какие-нибудь необременительные должности приискали. К ветеранам надобно уважительно относиться, вы свое уже отслужили.

– Так и вы тоже, ваше благородь, а смотритесь как свеженький огурчик, – в тон ему ответил Фока.

– Не надо нам иных должностей, – вступил в разговор Федор Пермяк. – Нам и при этих неплохо живется…

Мирович внимательно взглянул на него, чуть подумал, а потом согласно кивнул и бросил:

– Ладно, поглядим… – а потом зашагал дальше вдоль строя, уже не столь внимательно вглядываясь в солдатские лица.

Но, сделав несколько шагов, он вспомнил вдруг еще одно имя из числа своих старых сослуживцев. «Тахир… – всплыло в памяти. – Интересно, что с ним сталось…» – но возвращаться обратно он не стал, отложив на потом этот вопрос. А при воспоминании о своем капральстве невольно улыбнулся, и ему показалось, что это было когда-то очень давно, и тот прежний человек, Василий Мирович, уже умер, а потом вновь родился, но уже совершенно другим, лишь чем-то отдаленно похожим на того прежнего Мировича. На то он и «непоборимый», как много раз говорил ему дед во время своих появлений в его сознании.

4

Поручик, с которым Василий познакомился в первый день своего прибытия в полк, носил довольно необычное имя – Дионис – и фамилию Суровцев. «Кто-то из моих предков был, видать, суров к своим крестьянам, а может быть, и близким ему людям, вот и получил этакое суровое прозвание, – отшучивался он. – Но потом дети его ту суровость утеряли по разным причинам, и осталось то, что вы можете лицезреть на моем примере. Хотя… иногда и во мне кровь вскипает, и тогда… берегись!» – заканчивал он со смехом, сводя к переносице редкие белесые с рыжинкой брови.

Мирович не был инициатором их более близкого знакомства, но судьба сама не только свела их, но и устроила так, что они едва ли не каждый день встречались: то в полковом штабе, то на плацу или во время редких прогулок в свободное от службы время.

Дионис Суровцев со своим полком участвовал лишь в последних сражениях с пруссаками. И потому с невольным уважением поглядывал на более молодого подпоручика, хлебнувшего всласть и кавалерийские атаки, и рукопашные схватки с отборными королевскими частями, раненного, нездорового, но не утратившего юношеский задор и мечтавшего о чем-то своем, несказанном, всем тем отличавшим его от многих офицеров. Они сразу после знакомства легко перешли на «ты», хотя порой, не замечая того, начинали обращаться друг к другу уважительно, как к старшим по званию.

– Служба у нас караульная, не сказать, чтоб важная, но мы на виду у господ столичных, что делами государственными ведают, – объяснял он Мировичу, когда они однажды вечером возвращались каждый на свою квартиру.

– Это почему вдруг? – удивился Василий. – Таких крепостей по России не счесть. А наша чем от прочих отличается? Обычные воры и тати полуночные взаперти сидят. Куда им с острова деваться? И вдруг цельный полк караул несет. Не пойму…

– Ты меня послушай, я тебе объясню все по порядку. Крепость эта построена была для обороны от неприятеля, а уж потом сюда злодеев направлять начали, когда шведы в спокойствие пришли. Но кто его знает, сколь долго тот покой они соблюсти смогут. А вдруг да вздумают флот свой двинуть на Петербург? Что тогда?

– И что тогда?

– Тогда форт пушки свои в их сторону наведет и отпор даст. А наш полк супротив высадки пехоты с кораблей стоять будет. Уразумел?

– Да вроде бы, – кивнул Василий, похлопывая перчатками по обшлагу кафтана, – только я думал, шведский флот в полную негодность пришел и к нам они уже больше не пожалуют.

– Кто их знает, шведов этих. Шведы, они шведы и есть. Вон как царь Петр разделал их под орех, ан нет, чуть оклемались и снова полезли при императрице Анне. Опять получили по сопатке, но не успокоились. Всяких гадостей от них ждать только и можно. Потому полк наш тут и держат.