И еще была гвардия, умевшая до поры до времени молчаливо сносить унижения и новые порядки. Гвардейцам были чужды чернильные потуги с написанием жалоб и доносов. Они жили совсем иной жизнью, разуметь которую было дано далеко не каждому. После того как государь Петр Федорович подписал закон о вольности дворянской, тяготившая слабых духом военная служба была ими оставлена. Но те, кто мыслил иначе и не представлял себя вне армейского братства, стиснув зубы, продолжал верить, что повторения времен приснопамятной Анны Иоанновны не будет и прусский дух в России не приживется, а поэтому только ждали момента сказать свое веское и решительное слово.

Впрочем, была еще одна пружина, натянутая до предела, – это православное духовенство, коему со времен упразднения патриаршества пришлось терпеливо сносить главенство малорусских митрополитов и епископов. И пусть те иерархи были в науках разных сильны и особо сноровисты в продвижении к власти, но веру великороссов переиначить и под себя подобрать силенок у них не хватило.

Любой приходской батюшка выказывал владыке, с украйных земель присланному, полагающееся тому по чину уважительное отношение. Но не более того. А вот выйдя из владыческих покоев и оборотясь к ним спиной, он истово крестился и бежал до своего прихода, где, плотно закрыв двери, читал нерушимые молитвы и повторял на все лады: «Господи, спаси и оборони землю Русскую от езуитов иноземных! И укрепи меня в вере твердой, не дай поруганию обычаи наши древние, иначе пропадем навек и речь свою позабудем накрепко…»

А когда прошел слух, будто бы монастыри древние решено новым императором позакрывать, а монахов поразогнать и земли монастырские в казну забрать, тут весь народ в неистовство пришел и взъерошился. Но, вспомнив о кнуте и дыбе, что в случае бунта и несогласия им уготованы, до поры затаился в ожидании, в какую сторону метла царская мести станет. Может, и пронесет, и останется все по-прежнему.

Были и такие, кто придерживался веры старой, еще царем Алексеем Михайловичем и детьми его запрещенной, а потому при любой власти незаконной. Они, разбежавшись по местам глухим и для государственного ока недоступным, лелеяли надежду на возвращение времен давних, незапамятных и для старинных устоев прибыльных и доступных. Когда до них дошел слух, будто бы император Петр III великодушно разрешил им служить службу на свой манер и никаких гонений им за то не будет, то не сразу пугливые староверы тому поверили. Старики общинные, собравшись в круг, долго судили, для чего государь новый веру их исконную узаконить решил и нет ли в том иной какой закавыки.

«Может, хочет новая власть вызнать скиты наши, дабы вскорости порушить их, с лика земного стереть начисто?» – вопрошали они друг друга, шевеля белыми, нетронутыми острижением прежними властями бородами.

«Нельзя им верить никак. Царь из немцев взят, а там вера иная, хитрая. Запустят к нам заразу, словно моровую язву, разъест она народ наш исконно православный изнутри, коль откроемся и признаем энту власть антихристову».

«Надо своего государя ставить…» – шепотком, с оглядкой, говорили наиболее рьяные.

«Да где ж его взять, царя этакого?»

«А и брать нигде не надо, – отвечали им. – Он живехонек, в крепости сидит и поджидает своего часа. А имя ему – Иоанн Антонович. Верные люди сказывали, будто бы он оттого и под запрет попал, потому как нашей веры держался…»

Старики соглашались, мол, свой бы царь в самый раз пришелся, и на том расходились, продолжая таиться и ждать помощи Божьей, без которой простому человеку верного шага сделать нельзя.

Так что едва ли не каждый, кто прожил на российской земле долгий срок, а потому много чего повидавший, ждал ежели не послаблений в доле своей, то хотя бы не столь крутых мер, водившихся во времена прежние, когда сколь ни мыкайся, а все одно лбом в стену упрешься, через которую хода нет. А потаенная дверца – она лишь на тот свет тебе уготовлена. И весь православный люд, втянув голову в плечи, изготовился в ожидании, когда кнут государственный коснется их спины, поскольку иначе просто быть не могло. Иная жизнь не про них. Христос муки великие терпел и всем другим ту же участь завещал…

3

Вряд ли Василий Мирович, еще не пришедший в себя после военной потехи, закрутившей его в своей смертельной пляске, думал о чем-то ином, кроме как об обретении жизни тихой. Дослужиться бы до высокого офицерского чина, а потом выйти в отставку и уехать к ожидавшим его сыну и женушке. Там бы и болезнь грудная сама собой ушла из него, и глядишь, за его заслуги военные землицу дедовскую обратно вернули. Но пока что нужно было получить место, пусть скромное, но спокойное и сытное. Поэтому он терпеливо ждал в приемной Никиты Ивановича Панина и готов был просидеть там хоть сутки, лишь бы добиться желаемого.

В легкой полудреме он чуть прикрыл глаза, пытаясь представить, как приедет в карете в дарованное ему имение и прижмет к себе успевшего подрасти сына. Но тут услышал скрип открываемой входной двери и взглянул в ту сторону. Там стоял только что вошедший в приемную офицер, до боли знакомый ему, но сильно постаревший, а потому не сразу им узнанный. И лишь когда тот спросил у секретаря:

– Можно ли видеть Никиту Ивановича? – то вкрадчивая интонация говорившего и знакомый тембр стали долгожданной подсказкой:

«Кураев! – узнал Василий вошедшего. – А почему вдруг он оказался здесь враз со мной?» – тут же насторожился он.

– О, кого я вижу! – воскликнул тот и шагнул к нему навстречу. – Давно вернулись? Чего ж не дали знать о себе? Я рад нашей встрече…

В это время из кабинета выскользнул тот самый «лекаришка», и секретарь вошел внутрь, оставив их одних.

– Не ожидал вас встретить здесь, – приходя в себя от удивления, сказал Мирович и пожал протянутую Кураевым руку.

– Если быть откровенным, то и я не ожидал встретить вас здесь, милостивый государь, но, признаюсь, часто вспоминал и рано или поздно разыскал бы…

– Что же мешало? – с насмешкой осведомился Мирович, пытаясь казаться независимым и не нуждающимся в чьем-то покровительстве.

Но Кураев пропустил его колкость мимо ушей и никак на нее не прореагировал. Казалось, он и в самом деле был рад встрече и широко улыбался, с явным интересом разглядывая Мировича.

– Я думаю, не следует рассказывать о тех изменениях, что случились за время нашего расставания при весьма любопытных обстоятельствах. Война, смерть императрицы, новые люди, новые веяния… Вы, надеюсь, все это и без меня знаете, а потому простите, что не давал о себе знать. Но вы мне нужны…

– И для каких на сей раз надобностей, позвольте полюбопытствовать? Надеюсь, на балу танцевать мне не придется? После всего, что мне пришлось пройти за последние годы …

Кураев уже без прежней любезности посмотрел на него, тяжело вздохнул и тихо ответил:

– Я вас понимаю. Время не всегда лучший лекарь. Вы неважно выглядите. Больны или просто недомогаете после ранения?

– Вам и это известно? – не скрыл удивления Мирович. – Простите, забыл, с кем имею дело. Для вас тайн не существует.