Стало так мучительно стыдно, что Надежда Георгиевна скрипнула зубами.

– Послушайте, ваша девочка очень хорошая, – сказала она, – звезд с неба не хватает, это да, но только на фоне наших юных гениев. Школа у нас все же математическая, мы даем углубленные знания по алгебре, геометрии и физике. С восприятием дополнительного материала у Кати трудновато, но обычную программу девочка знает на «отлично».

– Просто ей желательно выбрать профессию, не связанную с точными науками, и все будет прекрасно, – улыбнулся Василий Иванович, – например, она могла бы пойти на юридический, и по стопам отца, кстати, и сама специальность ей бы очень подошла. Логику мы ей развили, способность к запоминанию тоже.

Надежда Георгиевна кивнула:

– Или любая другая гуманитарная или естественно-научная профессия. Понимаете, девочка старается изо всех сил, и, видя ее усилия, мы с тяжелым сердцем ставим ей посредственные оценки, но, с другой стороны, если мы за откровенно слабую работу будем ставить ей пятерки, мы оскорбим детей, которые действительно заслужили отличные оценки.

– И что?

– Просто вы должны знать, что тройки у девочки крепкие, добросовестные, поэтому не ругайте ее за них. Наоборот, будьте с нею поласковее.

– Чего это?

– Сейчас у нее трудный возраст. Вскоре ей предстоит выбор профессии, а потом и выбор спутника жизни.

– Рано еще об этом думать!

– Безусловно, сейчас рано, но через пару лет этот вопрос встанет во всей остроте, – улыбнулась Надежда Георгиевна, – девочка сейчас нуждается в помощи и поддержке взрослых больше, чем нуждалась раньше, и больше, чем будет во взрослой жизни.

– Если ей так нужна помощь, пусть сначала заслужит! – отрезала тетка. – А то хорошо устроилась: она будет матери хамить, а я подтирай за ней.

– Этого никто вас не просит делать…

– Не знаю уж, какие тут у вас порядки, – мамаша поднялась, – а я своей дочери не прислуга. Вы, чем меня отрывать от дел, лучше бы с Катей побеседовали, чтобы на учебу налегала.

– …Ффуу!!! – выдохнула Надежда Георгиевна, когда мадам Сырцова покинула кабинет, театрально хлопнув дверью. – Ну и лошадь! Вот как с такой разговаривать?

Василий Иванович развел руками.

Выглядел он настолько обескураженным, что Надежда Георгиевна поспешила заварить чайку. «Нет, я не такая, – горько думала она, наблюдая, как на спирали кипятильника в банке возникают маленькие пузырьки и всплывают на поверхность, – не такая. Если бы мне сказали, что надо быть с дочерью добрее, я бы прислушалась. Нет, вру. Говорили сто раз, и Анька говорила, и бабушка, но дочь же глупая, не понимает своей пользы, а бабушка просто задолбала. Больно надо слушать стерву старую. Боже мой, они пытались достучаться до меня, а я считала, что Анька свою выгоду хочет отгрызть, а бабке просто нравится мотать мне нервы».

Она бросила щепотку заварки в фарфоровый чайник и, взяв банку за горлышко через носовой платок, быстро залила кипятком.

– Меня она не шокировала, потому что таких родителей – большинство, – вдруг сказал Грайворонский, и Надежда Георгиевна от неожиданности выпустила банку из рук. Стекло разбилось, но банка была пустая, и никого не ошпарило.

– Жалко, восьмисотграммовая, – вздохнула она, – из-под компота. И горлышко было удобное наливать.

Василий Иванович опустился на колени и стал собирать осколки.

– Мы ведь только предков хулиганов в школу вызываем, – говорил он, не отрываясь от своего занятия, – просим, чтобы ребенок прекратил. Они обещают, что прекратит, и мы расстаемся, довольные друг другом. А если просто поговорить, тут такая пена и лезет, как сейчас.

– Бедная девочка, боюсь, как бы мы хуже ей не сделали, – вздохнула Надежда Георгиевна.

– Знаете, я недавно преподаю в школе, – Василий Иванович сложил собранные осколки в подставленный директором кулек, скрученный из черновика расписания, – и для вас не секрет, что я готовился к другой деятельности, поэтому мое педагогическое образование оставляет желать лучшего.

– Ну что вы, Василий Иванович, вы быстро учитесь.

Он отмахнулся от комплимента и продолжал:

– В университете я в этот курс особенно не вникал, самонадеянно считая, что уж куда-куда, а в школу я точно не попаду, детей у меня нет, равно как младших братьев и сестер, где мне учиться? Теорию я, конечно, проштудировал, но этого мало, и я стал делать единственное, что оставалось, – читал детские книжки.

– Правда? Остроумно.

– И когда я перешел к современным авторам, то обнаружил, что они вкладывают в детские уста основную претензию «взрослые забывают, как сами были детьми».

Надежда Георгиевна развела руками:

– Есть такое дело…

Грайворонский вдруг воодушевился, даже забыл, что на полу остались еще осколки:

– В том-то и дело, что нет, Надежда Георгиевна, – воскликнул он, – в том-то и дело, что проблема совсем в другом!

– В чем же? – спросила она, думая, что делать дальше. С одной стороны, директрисе неприлично подметать пол, а с другой – техничка придет убирать, не зная, что на полу битое стекло, и порежет руки. Ай, ладно! Надежда Георгиевна выскочила в туалет, расположенный почти напротив учительской, и взяла веник с совком. Пусть видят, что у нас всякий труд почетен!

Василий Иванович поднял стулья, чтобы она смогла подмести все осколки, а потом продолжал:

– Понимаете, Надежда Георгиевна, все обстоит в точности наоборот: взрослые у нас не взрослеют, а на всю жизнь так детьми и остаются.

– Да ну, бросьте…

– Это так, – вздохнул Василий Иванович, – откровенно говоря, я давно хотел поделиться с вами своими мыслями, и раз уж выпал такой случай…

– Но почему именно со мной? – Надежда Георгиевна выбросила мусор в корзину для бумаг и отряхнула руки.

Грайворонский улыбнулся чуть смущенно и разлил чай в кружки, заранее приготовленные Надеждой Георгиевной.

– Боюсь показаться льстецом, но вы такая умная, такая думающая женщина… Мне почему-то кажется, что вы меня поймете.

«Надо перед уходом не забыть с бюста Кирова мат стереть, – пронеслось в голове у Надежды Георгиевны. Она села напротив Грайворонского и пригубила остывшего чаю. – Что-то все в последнее время со мной душеспасительные беседы ведут, не к добру…»

– Понимаете, у нас родина кто? Мать! – заявил Василий Иванович. – И партия тоже мать родная: и правду скажет, и к счастью путь укажет. Сталин – отец народов.

– Василий Иванович!

– Ладно. А Ленин – дедушка, – засмеялся Грайворонский, – ну не в словах суть. Главное, что мы живем с управляющей и контролирующей ролью партии, с пеленок понимая, что государство лучше знает, как нам не просто жить, но и думать. Всегда над нами есть кто-то, кто решает, как надо, как будет лучше для нас же самих, а мы должны этой силе не только покоряться, но и любить ее. Это роль ребенка, Надежда Георгиевна, поэтому мы и не взрослеем.