Потом, когда они вернулись домой и новые вещи лежали разбросанные по неосвещённой комнате вперемешку со снятыми старыми, а Зара лежала на плече у Печигина и её рука с остаточной, как будто автоматической нежностью гладила его грудь и живот, хотя сама она, кажется, уже и пошевелиться не могла, Олег, всё ещё движимый ненасытимой потребностью дарить, спросил:

– Сколько б ты хотела, чтобы у нас было детей?

Зара приподнялась на локте, и даже в полутьме было видно, как её обычно замкнутое лицо раскрылось от счастливого удивления. Она словно теперь только поверила, что связь с Олегом существует не в одном лишь её воображении, и торопливо, почти испуганно положила пальцы на его губы, чтобы он не сказал чего-нибудь лишнего, что могло бы всё испортить.

– Кто тебя тянул за язык?! Скажи мне, кто?! Тебя! Тянул! За язык!!!

Касымов подался вперед, к Олегу, и лёг животом на столик между ними, накренившийся под этим грузом так, что коньяк и закуска опасно заскользили к краю, а тарелка с зеленью упала, украсив ковёр узором рассыпавшейся травы. Тимур не обратил на это никакого внимания, кажется, вообще не заметил. С полузабытых студенческих лет Олег не видел его таким пьяным. Когда он позвонил и попросил Печигина срочно приехать, сказав, что «будет разговор», его голос уже звучал странно, с многозначительными угрожающими паузами. Открывшая Олегу Зейнаб, провожая его в курительную, шепнула на ходу, что у Тимура неприятности на работе. Касымов встретил Олега в полутьме освещённой включенным телевизором курительной, развалясь в открытом на груди чапане на кожаном диване. Ему было жарко, муторно, тяжело, и пухлая рука, распахнувшая чапан, шарила по голой груди, ища, что ещё расстегнуть, чтобы стало легче. Налив Олегу полную пиалу коньяка, он протянул её со словами:

– На, выпей. Выпей за то, что тебя больше нет!

– Как это? – спросил Печигин, но от коньяка не отказался.

– Очень просто. Проще простого. Нет больше такого поэта – Олега Печигина. И не было. Ни в одном магазине во всем Коштырбастане ты не найдёшь больше своей книги. Ни в одной библиотеке, ни в одном ларьке или киоске. Всё, твои «Корни снов» выкорчеваны с корнем! Остатки тиража пойдут под нож.

– Почему? Что-нибудь случилось?

– По кочану! Кто тебя тянул за язык?!

Тут-то тарелка с зеленью и очутилась на полу. Олег наклонился подобрать траву и, глядя снизу на громоздившееся над животом на подушке второго подбородка пышущее лицо Касымова с раздутыми гневом ноздрями и сияющими в свете телеэкрана щеками, спросил:

– Я что-то не то сказал на вручении премии?

– «Не то» он сказал! Будь благодарен, что тебя не арестовали сразу после того, как ты сошел со сцены! Скажи спасибо, что отправился домой, а не в следственный изолятор.

Касымов выплёвывал слова с такой яростью, что Олег подумал: «Преувеличивает. Пугает, наверное».

– Зачем нужно было говорить про «Совхоз имени XXII съезда КПК»? Про сожжённые дома и обугленные камни? Ты что, не понимаешь, что о таком вслух не говорят?! Все знают, что война есть война, она давно закончена, благодаря мудрости президента заключен мир – что тебе ещё нужно?! Кому ты играешь на руку своими намёками? Даже не намёками – прямыми инсинуациями! Кого обманут твои славословия в адрес Гулимова, если любому ясно, что это лишь прикрытие, чтобы сказать о тех событиях! А всё остальное в твоей речи – пустые колебания воздуха, на которые никто не обратил никакого внимания. Я видел её в записи – если бы её, как планировалось, показали по телевидению, это было бы равнозначно официальному признанию того, что произошло в том кишлаке! Но этого не будет никогда! Слышишь, никогда! Тебя вырежут из церемонии вручения, и на экране ты больше не появишься!

Печигин удивился про себя, с каким равнодушием он это воспринял. Даже с облегчением, потому что уже ожидал худшего. Ну не покажут, и не надо. Главное, не заберут же у него назад премию и не заставят из-за нескольких случайных фраз возвращать обратно купленные Заре подарки.

Касымов откинулся на спинку дивана и, продолжая гладить свою безволосую грудь, наблюдал за Олегом. Не увидев в нем признаков сожаления, он обрушил на него ещё один взрыв ярости:

– Но дело-то не в тебе! Поэтом больше, поэтом меньше – кому какая разница, история от этого не изменится. Из-за тебя уволили меня. Точнее, исключили из руководства канала. Они давно под меня копали, и ты дал им в руки такой козырь, который мне просто нечем крыть. Ведь ты был моей креатурой, я создал тебя для Коштырбастана практически из ничего! Понимаешь, из ничего! – Тимур растёр между пальцами воображаемую пыль и дунул на них, сдувая её прочь. – И ты мне подкладываешь такую свинью! Естественно, что отвечать за твои слова пришлось мне, с тебя-то и взять нечего. А что тут ответишь…

– Прости, Тимур, я понятия не имел, что говорю что-то, чего нельзя. Это у меня само собой как-то вышло. Само сказалось, на вдохновении. Но, может, оно и к лучшему, что так получилось… Я всё равно чувствовал, что та роль, которую ты мне отвел, мне не подходит. А то, что тебя уволили… мне очень жаль, честное слово. Но у тебя ведь ещё столько другой работы осталось…

– Не то, не то… – Касымов с тяжёлой тоской покачал головой, налил себе ещё коньяка, одним глотком опрокинул в рот пиалу. – Плевать я хотел, что они меня выкинули из руководства! Не в этих жалких интриганах дело! Меня убило то, что Народный Вожатый сразу подписал приказ о моём увольнении, не вызвав меня, не поговорив со мной! Как будто я обычный чиновник, один из прочих! Как будто я не разбивался ради него в лепёшку все эти годы!

Потное лицо Тимура обмякло, глаза смотрели на Печигина с растерянным недоумением: ты-то хоть не считаешь меня обычным чиновником?! Ты хоть понимаешь, как это несправедливо?!

– Что ему стоило вызвать меня, спросить моё мнение? Я смог бы всё ему объяснить! Я даже согласился бы уйти – за ошибки нужно платить, – но только после разговора с ним, если бы он сам сказал, что я должен оставить эту должность. А он подмахнул приказ и выбросил меня без единого слова, как собаку, чья служба больше не нужна!

Олегу показалось, что глаза Касымова от обиды и жалости к себе заблестели слезами. Тимур громко шмыгнул носом и повторил:

– Как собаку! Меня! Который сделал его тем, кто он есть! Подумаешь, пророк! Тоже мне, невидаль! Знаешь, сколько в исламской традиции было пророков? Сто двадцать четыре тысячи! Всё зависит от того, кто услышит пророка, кто воспримет и истолкует его слово! Потому что люди понимают лишь толкование, сами по себе они не способны ни увидеть в пророке пророка, ни понять его. Им нужно всё объяснять, всё разжевывать. Поэтому вали, толкователь, гораздо важней, чем наби, его роль в истории куда значительней. Моя роль в истории! Пророк, не встретивший своего толкователя, приходил понапрасну, он не оставит следа! Народный Вожатый просто не осознал всего, чем он мне обязан. Он забыл, сколько лет я комментировал по телевидению, радио и в газетах каждое его слово, каждую, даже невысказанную мысль! Он слишком занят своими стихами, слишком погрузился в поэзию – он и не догадывается, чем я ради него пожертвовал! Смотри, смотри, – Тимур повернулся к экрану, – могу поспорить, сейчас они скажут, что я ушёл по собственному желанию.