Но мне не хотелось об этом думать. Я нашла себе друга. И уже начала верить в то, что Тоби хочет проводить со мной время потому, что я и правда ему интересна. А вовсе не потому, что я знала Финна. Кажется, я поняла, в чем была моя главная ошибка с людьми: я не понимала, что я для них значу и значу ли что-то вообще. Так было с Бинз. С Беном. С Финном. Может быть, даже с Гретой. Но у Тоби не было никого. С ним все будет иначе. Я очень-очень на это надеялась.

Мама сосредоточенно рылась в сумке. Дело было в четверг — утром, перед школой. День выдался пасмурным, сильный ветер раскачивал ветки клена на заднем дворе. Папа ушел на работу пораньше, а у мамы была назначена какая-то встреча, и она решила поехать на нее из дома. Мама уже оделась для выхода — в один из своих темно-синих костюмов с массивными подкладными плечами. Она бродила по кухне, как космонавт, высадившийся на другую планету, стараясь не приближаться к плите и к мойке, чтобы не запачкать «рабочий» костюм чем-нибудь жирным или мокрым.

— Джун, ты сегодня обедаешь в столовой?

Обычно я покупаю что-нибудь в школьном буфете. Пиццу. Хрустящий жареный картофель. Банку газировки. Все лучше, чем размокший бутерброд с колбасой в размокшем бумажном пакете. Я уже собиралась ответить «да», но потом передумала.

— Даже не знаю. Может, сегодня возьму с собой что-нибудь перекусить. Например, бутерброд с джемом и арахисовым маслом?

Я сказала так потому, что представила, как мама держит хлеб наманикюренными руками. Как мажет его арахисовым маслом ровным тонким слоем. Как кладет сверху варенье — именно столько, сколько нужно. Я представила, как она разрезает сандвич по диагонали и аккуратно заворачивает в вощеную бумагу. Мне очень-очень хотелось, чтобы она сделала для меня этот сандвич. Чтобы она обо мне позаботилась. Вот поэтому я ее и попросила.

Мама захлопнула сумку, щелкнув замочком, и посмотрела на меня.

— Ты уверена?

Я твердо кивнула.

— Ага.

Она поставила сумку на стол и закатала рукава пиджака. Достала из шкафчика банки. А потом вдруг за миг замерла и повернулась ко мне.

— Знаешь что, Джун? Тебе уже четырнадцать. Думаю, ты вполне в состоянии сама сделать себе сандвич. Вот и займись. — Она пододвинула ко мне банку с арахисовым маслом, развернула закатанные рукава и отряхнула пиджак, хотя на нем не было ни единой крошки. Я тупо уставилась на банку.

На самом деле, если бы мама знала, что лежит у меня в рюкзаке, она бы сделала мне этот сандвич. Если бы она знала, что я обыскала весь дом и все же нашла маленький ключик, открывавший огнеупорную коробку, которую мама хранила в шкафу, в ящике с нижним бельем; если бы она знала, что я открыла эту коробку и взяла свой паспорт, и что теперь он лежит у меня в рюкзаке, упакованный в плотный пластиковый пакет; если бы она знала, зачем я его взяла; если бы она знала хотя бы малую часть всего, она бы сделала мне этот сандвич с арахисовым маслом. И она не сказала бы: «Тебе уже четырнадцать», — как будто считала меня взрослым, ответственным человеком. Нет. Если бы мама знала, что я задумала, она бы сказала: «Тебе только четырнадцать». Сказала бы, что я ненормальная. И чтобы я даже думать забыла о том, чтобы самой ехать в Англию. Потому что мне только четырнадцать лет. И это было бы сказано еще до того, как мама узнала бы, что я еду с Тоби.

Но она ничего не знала. И ей не хотелось испачкать свой деловой костюм липким виноградным джемом. Поэтому вместо того чтобы сделать мне сандвич, она представила дело так, что четырнадцать лет — это некая поворотная точка на великом пути к взрослой жизни.

— Ладно, — сказала я. — Мне, в общем, без разницы. Могу и в столовой поесть.

В мамином взгляде явно читалось разочарование. Я ответила ей точно таким же взглядом. И не только из-за сандвича, а вообще из-за всего.

— Тоби?

— Джун?

— Да, это я… Я тут подумала… Может, сходим в кино? На «Имя розы»? Как-нибудь. Когда будет удобно. Ну, то есть… если хотите.

В первый раз я сама пригласила Тоби куда-то пойти. Раньше все предложения — куда-то пойти или что-то сделать — исходили только от него. Я позвонила ему сразу, как вернулась из школы. Обычно я прихожу раньше всех, и у меня есть как минимум час, чтобы побыть дома одной. Но я все равно затащила телефон в примыкавшую к кухне маленькую кладовку, где можно было сесть на табуретку.

Я выбрала фильм «Имя розы», потому что в нем рассказывается о средневековых монахах в уединенном монастыре в Италии. Это исторический детектив, по отзывам — очень хороший, и я думала, что Тоби сразу же согласится пойти, но он почему-то ответил не сразу. Он так долго молчал, что я испугалась, как бы с ним чего не случилось.

— Тоби?

— Знаешь, Джун… Я не Финн.

Теперь уже я замолчала.

— Да, и что? — спросила я чуть погодя. Вопрос прозвучал как-то глупо, но я действительно не понимала, что хотел сказать Тоби.

— Ну, я не знаю… Не уверен, что фильм мне понравится.

Я на секунду задумалась.

— Ну, — сказала я терпеливо, — я тоже не Финн.

— Просто, знаешь… я, если что, не смогу поддержать разговор. Если тебе просто нужна компания, можно позвать абсолютно любого старого дурня.

— Ну вот, я вас и зову, — сказала я.

Он рассмеялся, но только чуть-чуть.

— Ну, давайте. Скажите «да».

Он опять рассмеялся, на этот раз — по-настоящему.

— Да-да. Хорошо. Я что-то и вправду веду себя как дурак.

Я пообещала, что не буду особенно умничать и лезть к нему с высокоинтеллектуальными беседами во время просмотра, он опять пошутил насчет своего приступа дурости, и уже через пару минут мы с ним оба смеялись в голос.

Я сказала, что позвоню, когда выясню, где идет этот фильм. На этом мы и распрощались. Я вышла из кладовки с телефоном в руках и с разгоряченным от смеха лицом. Помню, я еще подумала, как хорошо у меня получается заботиться о Тоби.

Все, что было потом, запомнилось мне словно в замедленной съемке. Или в серии кадров, сменявших друг друга. Вот я протягиваю руку, чтобы повесить на место телефонный аппарат. Вот у меня за спиной раздается звук — кто-то прочищает горло. Я резко оборачиваюсь. Моя улыбка бледнеет, когда я вижу ее. Когда вижу всю сцену. Грета. Сидит за кухонным столом в своей шелковой пижаме от «Victoria’s Secret». На столе перед нею разложены вещи из моего тайника. Голубая оберточная бумага с синими бабочками. Бумажный пакет, в котором были кассеты с «Реквиемом». Сами кассеты, вынутые из пакета. Наша с Тоби елизаветинская фотография. Заварочный чайник, из которого свисает веревочка чайного пакетика. И что самое ужасное — записки от Тоби, развернутые и явно прочитанные Гретой.

Грета сидела с каменным лицом.