Значит, все-таки люди… Или кажется. Нервы размотались, вполне могли и казаться. Казюля привязалась, хотя сказки это, нет никаких казюль.

— Ты ничего не чувствуешь? — осторожно спросил я у Шныря.

— Вроде как смотрит кто, так?

— Вроде…

— Это морок. Место, видишь, какое… Гадкое теперь. В таких местах всегда так. Нехорошо. Надо поскорее отсюда… Слушай, я совсем не хочу там сидеть.

— Так надо. Сам понимаешь. Мы пойдем твой клан выручать — тебя с собой не возьмешь уже. У тебя даже автомата твоего нет. Посидишь немного. Отоспишься по-нормальному.

— Ага, отоспишься. А ты что, правда земляной?

— Что?

— Ну, земляной. Под землей передвигаться можешь?

— Я из Рыбинска, — ответил я.

— И что?

— Мы там все под землей передвигаемся. Как эти… маркшейдеры, слыхал про таких?

Шнырь плюнул.

— Ясно, — сказал он. — Да, за МКАДом чего только и нет, оно и понятно. Говорят, что китайцы кое-где живы, представляешь?

— А что тут представлять? Мы китайцы и есть.

— Не… — помотал головой Шнырь. — Мы не китайцы. Китайцы желтые все от жадности, а мы нормальные. Я вот не желтый.

Я бы не стал этого утверждать окончательно, поскольку под изрядной коркой грязи определить, желтый ли Шнырь или нет, возможности не представлялось. Но спорить не стал.

— А ты можешь научить? — спросил Шнырь.

— Чему научить?

— Под землей лазать? Научи, а? А я тебе тоже автомат достану.

— Смысла нет, — сказал я. — Учить тебя. У вас тут все равно под землей лазить нельзя — везде дома стоят. Так что бесполезно…

— Чего это она? — Шнырь кивнул вниз. — Долго. Пора бы уж и вылезти.

— Девушка, — объяснил я. — Они все такие. Умывается, наверное.

Звук Внизу, в лазе что-то пискнуло. Вскрикнул кто-то.

— Так…

Я вскочил, повернулся к домику.

— Не надо! — Шнырь схватил меня за штаны. — Не лезь туда! Она…

— Сам не лезь. — Я толкнул его, Шнырь покатился. — Указывать мне будешь…

Шнырь поднялся, в глазах злоба, такой опасный. Хотя и мелкий.

— Там случилось что-то, — объяснил я уже спокойнее. — Я посмотрю, посмотреть надо. Ты со мной…

— Нет! — Шнырь отпрыгнул. — Не полезу я туда!

— Не бойся…

— Я тут лучше! — В глазах у него плясал какой-то дикий совсем ужас. — Здесь…

В лазе снова крикнули. Теперь уже как-то злобно. Чужим, не Алисиным голосом.

Я сорвал карабин, сунул Шнырю.

— Разберешься?

— Да…

Сорвал топорик, бросил на землю. Мне он все равно не пригодится, размаху там, наверняка, внизу мало. И секира не пойдет. Так что лучше лопаткой, сподручнее, убойнее.

— Если что здесь появится — стреляй, — велел я. — Стреляй, главное, я выстрел услышу. Помогу.

— Осторожно там! Если что…

Но я уже нырнул в лаз.

Тут, в этой Москве, я настоящим лазутчиком стал. Подземно-проходцем, как сказала бы Алиса.

Лаз был выполнен мастерски. Сам не очень широкий, два взрослых человека, пожалуй, и не разошлись бы. Я не понял, из чего это построено, приглядевшись, обнаружил, что это спинки стульев. Такие пластиковые стулья, люди все передохли, а стулья остались. И только окрепли со временем, спинками этих древних стульев были выложены и пол, и потолок и стенки, так что сам ход тоже точно пластмассовым получился. Он опускался вниз под значительным уклоном, ступенек и поручней не предусматривалось, и я почти катился вниз, вытянув руки.

Вывалился я в малюсенькую круглую комнатку, по стенам и даже по потолку ее тянулись толстые ржавые трубы и со всех сторон к тому же торчали круглые краны, тоже проржавевшие и кое-где даже распавшиеся. Я упал на них, они рассыпались в ржу, в разные стороны шуганулись шуршащие многоножки.

Поднялся.

Мишка. На кране сидел большой серый мишка, прямо передо мной. Игрушка. Видимо, раньше этот мишка был синий — пятна синевы еще кое-где проступали, сейчас серый. Вместо глаз такие вышитые крестики. Усмехнулся про себя — зачем Алисе мишка? Хотя девчонки все чувствительные. Да и вообще, игрушек мало осталось, мелким играть не во что, сразу с детства за оружие берутся, за арбалеты. Ничего, придет время…

Огляделся. Бутылки. С водой. Много. Вдоль стен стоят рядами. Двери. Железные. По сторонам. На вход и на выход. Или наоборот. Надежно. Одна дверь прочно приржавела к косяку, другая выглядела свеженько.

Я шагнул к свеженькой. Она тут же отворилась, ненамного, на полметра, выскочила, даже как-то выдавилась Алиса, тут же прижала дверь спиной.

— Ты что, его одного там оставил?! — завопила она как-то громко. — А ну наверх! Живо!

— Мне показалось…

— Руку порезала, — Алиса показала кровоточащую руку. — Орала! Вот что тебе показалось! Вверх! Там может быть…

Закончить она не успела, потому что наверху выстрелил мой карабин. И тут же заорал Шнырь. Дико, меня по хребту пробрало.

Я рванул вверх, быстро, как только мог.

Оказалось, что вверх карабкаться гораздо удобней, спинки кресел располагались так, что в убежище Алисы можно было легко скатиться, и так же легко я полз вверх, перескакивая по спинкам, как по ступенькам. Выскользнул из бревен и сразу увидел Шныря.

Шнырь стоял спиной ко мне, ссутулившись, втянув голову в плечи, собравшись в комочек Карабин лежал у его ног, дымился. Шнырь дрожал. Плечи, шея, даже голова, все.

— Шнырь! — крикнул я.

Он замер. И тут же заорал снова.

Я кинулся к нему, сжимая лопатку, схватил за плечи, повернул.

Блохоловка. Та самая, что я взял у Гомера.

Снаружи круглая алюминиевая пластина — чтобы можно было на огне прожаривать, а к телу такой мягкий мешочек с особым искусственным мхом, пропитанным сальным дымом. Блохи любят этот запах, и вместо того, чтобы тебя жрать, они в этот мешочек забираются и сидят там, а потом, когда под рукой будет первый попавшийся открытый огонь, ты на него аккуратно блохоловку и выкладываешь. Алюминиевая пластина нагревается, блохи начинают поджариваться, а те, что не поджариваются, те выскакивают наружу. И сразу в огонь. Трещат — просто ухо радуется. Алюминий быстро остывает — и уже снова к употреблению готова. Произведение технической мысли. Раньше вот, говорят, совсем блох не было. А теперь завелись. Как погань появилась, так и блохи, потому что одна погань к другой притягивается. Но ничего, мы и с блохами справимся, дайте только время.