Они сразу не поняли. Козы доиться перестали. И волновались, блеяли так жалобно-жалобно. Никто не подумал, что это из-за навки, думали, просто время, как всегда, меняется, зима раньше наступает. И вот однажды отправили коз пастись в трубу, с двумя пастухами, все как полагается, с утра. А к обеду никто и не вернулся. Взрослые пошли в трубу, а там никого. Вот тогда и поняли все. Собрались хорошенько и отправились ее убивать. Три дня назад. Дома остались только совсем маленькие, старуха одна и он, Шнырь. А сегодня он проснулся, и нет никого. А старуха смотрит только, ничего сказать не может…

И они говорят, что у нас в Рыбинске плохо! Да у нас там место отдыха! А они тут живут, как… Как не знаю где. Навки, мерзость какая, в сто раз кикиморы хуже.

И похоже на то, что случилось с Алисой. Так…

— Ты что тут разгуливаешь? — спросила из-за спины Алиса.

Я даже вздрогнул. А пацан этот подскочил и побледнел.

— Я… Я…

— Ты, — повторила Алиса злобно. — Ты… Что тут делаешь…

Уставилась. Смотрела, как одуревшая, будто не парень это мелкий, а снеговик оживший. Головой качала, как щен на солнце.

А пацан этот, наоборот, на меня косился. Всхлипывал, сопли, слезы.

— Ты почему тут ходишь? — спросила Алиса уже по-другому. — Ты почему один ходишь… Как тебя зовут?

Она улыбнулась. Так мило, по-домашнему.

— Ты, кажется… Как тебя зовут?

Алиса протянула руку, хотела погладить по голове.

Мальчишка отпрыгнул.

— Ты чего боишься? — Алиса принялась шарить по карманам. — У меня тут где-то ириска…

— Я не люблю ириски! — выкрикнул парень.

— Ты за нами следил? — сощурился я. — Ты?

— Да… но…

— Удрал, — Алиса достала пыльную конфету. — Удрал… Я тоже часто удирала… Ему тут нельзя, Дэв, он мелкий еще…

Протянула конфету.

— Я не люблю… Не люблю!

— Из дома нельзя сбегать, — сказала Алиса. — Нехорошо.

— Я не сбежал… — еле слышно прошептал парень. — Я…

— Та же история, — сказал я. — Что и у вас. Все погибли.

— Как? — прищурилась Алиса. — А ну, рассказывай.

Шнырь повторил всю историю. Со всхлипываниями, с заиканием, с растиранием соплей. Алиса слушала и хмурела.

— Как это вы коз в трубе пасли? — перебила она. — Интересно. Там же нельзя долго находиться.

— А козы любят, — ответил Шнырь. — И молоко только вкуснее становится и полезнее. И больше его…

— Да? Ну хорошо… Где, ты говоришь?

— Там, — указал парень. — Нет, там…

Он вертел головой, разглядывая одинаково неопрятные здания.

— Не знаю, — сказал он. — Запутался… Я все правильно шел, улицы считал, потом, совсем рядом тут на дохлятину выскочил, они за мной погнались.

— По солнцу умеешь определяться? — строго спросил я.

— Мы по улицам все время ходили…

— По каким?

Шнырь принялся тереть лоб, пытаясь припомнить.

— Ну? — требовательно сказала Алиса.

— Сейчас… Там же всегда таблички… О! Рубеля! Потом еще Левитана! И Сурикова… Вот, мы там всегда и были.

Я поглядел на Алису. Она помотала головой, видимо, улиц Рубеля и Левитана она не помнила.

— Москва большая, — сказал я. — Улиц много.

— Да-да, — подтвердил Шнырь, — Рубеля и Левитана, я оттуда бежал и бежал… Она их утащила, надо помочь, помогите, пожалуйста. Я вам отдам слезы, у нас много слез…

— Тихо! — прикрикнул я на Шныря. — Сиди спокойно. Поможем.

— Спасибо! А то я совсем один… У меня там сестренка…

— Цыц!

Шнырь замолк.

— Поговорить надо, — Алиса кивнула в сторону. — Отойдем.

— Будь здесь, — приказал я Шнырю. — Ни с места, понял?! Ни шагу! А то сам тебя прибью!

Пацан кивнул.

Мы отошли чуть. Пацан сидел, похожий на грязного весеннего воробья, разглядывал Папу, пытался гладить его через прутья клетки. Папа не урчал и не противился вообще, сидел спокойно.

— Уходить отсюда надо, — шепнула мне Алиса, когда мы отошли на расстояние.

— Как уходить? — не понял я. — А как же… Надо сходить, посмотреть…

— На что смотреть? Ты у нас не видел, что ли? — спросила она истерично.

— Но все-таки.

— Им не помочь, — сказала она негромко. — Это… Это хуже всего.

— Как это не помочь?

— Так. Это всегда так бывает. Навка… Это. Это оттуда.

Она кивнула на запад.

— Раньше не было, сейчас только. Да и то, думали, что это все сказки. Приходят, влезают в семью, совсем, как люди… Это пацан сказал, что она в трубе завелась, а она между ними завелась.

Я поморщился. Нет, все-таки Гомер прав был. Насчет тутошней жизни. Не жизнь тут. Уходить надо. Дорогу запомнил. Вернусь домой.

— Это так бывает, — рассказывала Алиса. — Кто-то исчезает, ненадолго, на пару дней. Возвращается, говорит, что заблудился. А через месяц люди начинают пропадать. Про трубы детям рассказывают, чтобы они без дела не болтались. Шнырь считает, что это женщина, а это и мужчиной может быть. Кем угодно. Если оно пришло, то все уже. Ты думаешь, почему козы перестали доиться?

— Помочь нельзя?

Алиса пожала плечами.

— Не знаю, — сказала она. — Ты же видел, что у нас было… Скорее всего, они уже все мертвы. Вот тебе и ответы, Дэв.

— Какие ответы?

— Такие. Почему бронедверь открыли. Свой потому что пришел. А мне повезло, я гуляла в то время…

Алиса хмыкнула.

— Они меня все время ругали за то, что я гуляла, а вот… Жизнь мне спасло.

Алиса поежилась.

— А дети? — спросил я.

— А что дети?

Я поглядел на Шныря. Мелкий еще, расти и расти. Тощий, грязный, куртка с дырьями, блох килограмм, наверное.

— А что дети? — нервно повторила Алиса. — Что мы тут можем?

— Зачем ей дети?

Алиса пожала плечами.

— Откуда я знаю?! Зачем…

Она с силой терла ладони.

— Знаешь, никто никогда навок вживую не видел. Как они выглядят, тоже неизвестно. Находят разоренные семьи, вот и все. Один только раз…

Я вдруг подумал, что мы сидим на открытом пространстве. Слишком долго. Слишком хорошая цель.

— Надо в дом вернуться, — сказал я. — Эй, Шнырь, пойдем.

Мы вернулись в срезанный дом, поднялись до третьего уровня, велели пацану ждать, а сами пошагали наверх, за снаряжением. Через пять пролетов возобновили разговор.