– А с чего ты взяла, что отец согласится?

– А разве нет? Я просто подумала, что стоит предложить.

– Конечно. Только не тогда, когда ты со мной. Я знаю его лучше, чем ты.

Ну наконец-то подняла глаза и посмотрела с удивлением.

– А что это меняет?

И я снова отвечаю предельно честно:

– Для тебя, Коломбина, это меняет все. Садись в машину, пока меня не располосовали на куски за то, что подпустил тебя к кипящему мотору. Это ты в гараже в Роднинске командир, а здесь, в семье Артемьевых, другие правила.

– Ты говоришь ведь не серьезно? – изумляется она. Да, наша игра даже для нее зашла слишком далеко. Ничего, пусть привыкает.

– Напротив, очень серьезно. Спасибо за помощь, но для всех – ты моя девушка, и я сейчас здорово оплошал в глазах родителей, как понимаешь.

– Не понимаю, – ну вот, снова выпустила колючки. – Ерунда какая-то.

Но к машине пошла. Села, оглянувшись в мою сторону, пристегнулась ремнем. И хлопнула дверью, больше никому не сказав ни слова.

Чудачка и есть. А у меня сердце до сих пор стучит набатом. Сколько еще тайн хранит эта девчонка?

– Люда, я не пьян? – Я знаю, что она удивила не только меня. – Ты тоже это видела? Вот это все?

– Да, Максим.

– И что думаешь по этому поводу?

Мать всегда могла дать трезвую оценку ситуации, но сейчас выглядит немного растерянной.

– Не знаю. Кажется, впервые в жизни я не знаю, что сказать. Определенно, девочка могла пострадать.

– Согласен! И я бы, конечно, нашему Витьке здорово всыпал, чтобы не зевал, но…

– Мам, пап, успокойтесь. У Тани отец механик. Уверен, первоклассный механик. Вы понимаете, о чем я, да?

Не понимают. И вряд ли слышат.

– … но все равно, думаю, что сыну можно позавидовать. Вот это дело! Это человек! Не то, что твои разряженные куклы! Ай да Таня! А? Правду я говорю, Сашка? Теперь я за Виктора спокоен!

И Сашка с готовностью расплывается в улыбке, отвечая отцу «ага!», а я, сплюнув под ноги, убираюсь назад к машине. Чтобы отвезти свою Колючку с обожженными пальцами к студенческому общежитию.

Я окликаю ее уже на ступенях крыльца, когда она взбегает по ним птицей, все время помня, что так и остался без ответа.

– Коломбина! – смотрю, как разлетаются на ветру темные волосы, когда она поворачивается на мой негромкий окрик, замирая в беге. – Ты так и не ответила. Так и не сказала мне, что чувствуешь? Если не трусость, то что?

* * *

Если не трусость, то что? Что я чувствую к нему?

Если бы я знала наверняка, я бы сказала. Если бы была уверенна в себе и доверяла ему, ответила бы, что до конца сама не понимаю. Что эта игра сложна для меня, и в разыгрываемой между нами партии он однозначно ведет. Что Бампер слишком хороший актер, чтобы ему соответствовать. Что я не понимаю его. Не понимаю себя. Что не могу без стыда и сомнения принять то, каким неприкрытым желанием горят его глаза, когда он смотрит на меня. Когда касается. Когда хмурится и смеется, не пытаясь объяснить свои слова и поступки. Не смущаясь ни себя, ни родителей, ни гостей дома, никого. Открыто показывая своими действиями, что он ни перед кем не привык держать ответ. Слишком самостоятельный и уверенный, чтобы я усомнилась, что он такой не со всеми. Что он такой только со мной.

Так зачем? Зачем он говорит мне о чувствах? Зачем ему знать, что у меня на душе? Странный Рыжий, придумавший наши отношения, чтобы не подарить родным и бывшей девушке напрасной надежды. А мне? Зачем эта надежда мне? Как будто ему мало сказать «нет».

Как глупо, и как горько от сожаления. Непонятно. Потому что сквозь страх сомнения хочется верить в невозможное, только лишь заглянув в потемневшие от ожидания ответа глаза. Наверно, он прав, и я действительно не разбираюсь в людях. Это просто не под силу тому, кто не способен даже понять себя. Не способен принять взаимное желание близости – абсолютно сумасшедшее и необъяснимое, как яркий факт сегодняшнего дня. Который можно пережить, забыть и идти дальше. При этом легко признавшись, что чувствуешь, и не спрятавшись в панцирь. Отпустив себя падать с высоты удовольствия без страха сломать шею.

Нет, я не могу ответить. Не могу. Потому что больше не могу объяснить свое влечение к нему простой похотью, и потому что он бросил признания, смутившие меня. Совсем не присущие парню, настолько правдиво забавляющемуся своей игрой «в отношения», что границы этой игры почти стерлись, и страшно от мысли, что будет после.

«Только не тогда, когда ты со мной», – что он хотел этим сказать? Почему упомянул о вкусах эстета? Ведь не может его признание быть правдой? Скорее шуткой. И, наконец, почему мне не все равно, если он пойдет на праздник с другой? Разве я на самом деле не приняла его условия и не согласилась помочь? Сама согласилась?

Не знаю, или Бампер хороший актер, или я воспринимаю все очень серьезно.

Всего одна ночь рядом с ним, один проклятый сон, а я уже думаю, думаю, думаю о нем, словно дышу Рыжим. Да что же это такое?! Уже не похоть и не пустое желание. Это желание, о котором я даже думать не хочу, но думаю. Возвращаюсь мыслями снова и снова, как к близости с Рыжим, от одного воспоминания о которой, у меня сводит ноги и ноет грудь. И щемит что-то под ложечкой, словно болит. Как будто страх прокрался под ребра и вскинул голову. Потому что было в ней что-то еще, помимо удовольствия и горького раскаянья в слабости. Потому что в близости Рыжий что-то обещал мне. То, что я не готова была принять, не поняла и не понимаю сейчас. Потому что не могу, не могу поверить, что он такой лишь со мной. Что он настоящий.

Мне было хорошо с ним, к чему отрицать. Он заставил меня решиться на большее и выйти за принятые рамки. До него я смущала Вовку, теперь смутили меня. Показали, как бывает, когда наслаждаются телом так откровенно, заставляя отдаться желанию. Я останавливала его каждый раз, и даже страшно представить, на что мы оба решились бы, обрушься между нами запреты и страхи. Мои страхи. Кажется, обвинять в них Бампера – лгать себе.

Ох, Рыжий. Лучше бы ты не спрашивал, что я чувствую. Не смотрел так серьезно с ожиданием в голубых как летнее небо глазах. Все было бы куда яснее и проще.

Зачем, вот зачем я сейчас второй раз за день приняла душ? Стояла под холодными струями в надежде собрать рассыпающийся от страха предстоящего вечера остов и вернуть себе былую уверенность. Ведь легче не стало, и мне все равно придется пройти через испытание праздником.

Я бреду из душевой по узкому коридору общежития, распахиваю дверь и замираю на пороге своей комнаты, обводя ее взглядом. Даже здесь столько ярких пятен. Как странно, что раньше я не замечала их аляповатости.

После того как Женька съехала к Люкову, я умудрилась и ее стену обвешать цветными постерами. Только любимого подругой Стивена Кинга, запечатленного на выдранной из журнала обложке, не сняла. Оставила висеть, как напоминание о Воробышке. О том, что эта кудрявая и светловолосая, солнечная девчонка еще недавно жила здесь и что любила.