Петр продолжал, как будто не услышав ее робкого голоса:

– Грибок паразитирует на органических материалах животного происхождения. Ему все равно, в чем размножаться – легкие, бронхи, слюна, гнилое мясо, осетровый клей…

– Осетровый клей? – Александра окончательно очнулась от сковавшего ее обморочного оцепенения. – При чем тут осетровый клей?

– Холст, который вы только что рассматривали, написан на грунте, приготовленном из осетрового клея. И этот грунт основательно заражен грибком. Семейный рецепт аппетитного пирога с осетриной и грибками!

Мужчина неискренне хохотнул и тут же замолчал, наблюдая за произведенным впечатлением.

– Вы утверждаете, что это начало нынешнего века? – Александра снова приникла к микроскопу. Сердцебиение улеглось, теперь она обрела небывалую сосредоточенность, голова прояснилась. – Быть не может. Краска старая. Ну да, я вижу, что она старая. Эта сыпь, ваш «суфлер», еще не делает погоды, он только пучит ее изнутри! Во всех прочих местах она старая, и все!

Женщина выпрямилась и с вызовом посмотрела на противника. Она ощущала себя так приподнято, словно ей предстояло защитить честь мундира. «Что он понимает в технологии живописи?! Нахватался где-то чего-то и морочит мне голову! Я вижу то, что вижу! Я дам заключение для любого аукциона, пусть бы оно меня навсегда похоронило, о том, что картине больше ста пятидесяти лет!»

– Сядьте, – приказал ей Петр. Именно приказал, а не предложил.

Ошеломленная его повелительным тоном, женщина послушно опустилась на стул.

– Копия этюда Болдини выглядит на сто пятьдесят лет, но написана при мне на старом отмытом холсте месяц назад, – сурово, глядя в сторону, будто стыдясь своих слов, продолжал он. – У нее, строго говоря, вообще еще нет возраста. Я испытывал вас. Сказал «начало двадцать первого века», значит, ей могло быть и десять лет, и двенадцать… Но вы стали опровергать даже это! К слову, венецианский этюд «Тьеполо» был написан сорок пять лет назад.

Взметнув рукой, словно отбив в воздухе ее бессильный, протестующий ответный жест, мужчина улыбнулся:

– И сейчас этюд гниет, умирает. «Все, что цветет скоротечно, скоро и увядает!»

– Это откуда цитата? – шепотом спросила женщина, вновь ощутив обморочную дурноту.

– Это мое, личное, – спокойно ответил Петр. – Я ведь маклер, а плох тот маклер, который не умеет при случае импровизировать «под антик». Некоторым клиентам нравится. А теперь давайте поговорим серьезно.

Она сидела неподвижно, не сводя глаз с двух картин, уже не спрашивая себя, не снится ли ей это, есть ли исход из затянувшегося кошмара? А Петр, примостившись на подоконнике, увлеченно рассказывал.

– Галина, старшая сестра нашей матери, была большая оригиналка, судя по всему. Она едва замечала то, что происходило вокруг нее, была целиком поглощена своей диссертацией. Кстати, защитить ее она так и не успела, умерла. Диссертация пропала. Валера считает, что тетка ее уничтожила, но мне что-то не верится. Это же был труд всей ее жизни! Хотя что она там успела прожить, умерла в двадцать шесть лет! Она никогда бы не уничтожила диссертацию. Нет, тут приложила руку Софья, ее подруга. Это она заварила кашу, которую нам приходится хлебать!

…Именно Софья, злой гений их семейства, оказалась главной героиней его рассказа. Софья работала у себя в лаборатории с популяцией грибка, сыгравшего впоследствии такую роковую роль в жизни подруг. Правда, именно младшая подруга подала ей идею поселить грибок не в стандартном питательном бульоне, а в иной среде, чтобы проследить за его поведением. Галина предложила для этой цели осетровый клей.

– Когда Софья развела клей обычным способом и заселила туда грибок, результаты ее очень заинтересовали. Тут было, что называется, идеальное сочетание, паразит и среда понравились друг другу. Грибок развивался прямо-таки красиво. Именно это слово повторяла мать, вспоминая, что ей рассказывала тетка.

– Осетровый клей – не такой уж распространенный материал, чтобы запросто «взять» его и попробовать что-то туда заселить, – решилась вставить слово Александра. – Его еще достать нужно. Причем исчезает он сезонами – то в продаже сколько угодно, то совсем нет. У вашей тетки явно имелся друг-художник, и у него были запасы.

– Был, был такой друг, именно художник! – подтвердил ее догадку Петр. – Но имени его история не сохранила. Правда, не знаю, он ли подал ей идею с клеем. Может, и не он, сама додумалась. Ему-то какое дело было до этого поганого грибка?

– Верно, художник будет скорее опасаться таких вещей, – кивнула Александра. – Испортить картину, заразить ее плесенью – не самое привлекательное дело. Как это вообще могло случиться?!

Петр назидательно поднял палец:

– Вот, мы и подошли к сути истории! Она начинается, когда грибок вынесли за пределы лаборатории, где подобные внеплановые эксперименты продолжать было уже невозможно, они привлекли бы постороннее внимание. Тогда, без принятия мер предосторожности, на свободе, грибок и начал убивать.

Петр передавал то, что узнал со слов матери, бывшей свидетельницей и непосредственной участницей тех давних событий. Драма завязалась, достигла апогея и закончилась за один месяц. Именно столько потребовалось времени, чтобы две подруги заразились, заболели и умерли от болезни, показавшейся всем непосвященным такой же загадочной и страшной, как чума.

– Все началось, как шутка, – говорил он. – Мать рассказывала, что Галина вдруг, ни с того ни с сего, начала интересоваться дедовским собранием картин. Наш дед собирал пейзажи, жанровые сцены, охотничьи, ну и копии какие-то. Ничего ценного, правда, у него не водилось. Мазня нестоящая. Сестры эти картины просто не замечали, и вдруг с Галиной такая перемена. Начала расспрашивать, разглядывать, а потом под каким-то предлогом выпросила две картины, чтобы повесить их у себя в комнате. Вот в этой самой!

Он обвел рукой стены, и Александра инстинктивно поежилась. Осознание того, что здесь жила женщина, повинная в смерти Эрделя, подействовало на нее, как укол иглы.

– Галина всегда, всю жизнь запиралась в комнате, предпочитала уединение, говорила мать. Но с какого-то момента к ней вообще доступа не стало. И все чаще приходила Софья, приносила какие-то свертки, коробки, они запирались и сидели тихо-тихо, будто в комнате никого нет. Однажды мать вошла в комнату к деду – там сейчас ее спальня – и застала врасплох Галину. Та копалась в открытом шкафу, где дед держал всякие мелочи, разрозненные коллекции.

Молодую девушку неприятно поразила эта сцена. Рыться в чужих вещах, по ее мнению, было омерзительно. Галина, застигнутая на месте «преступления», покраснела, но не пыталась оправдаться. Она молча вышла из комнаты, унося с собой картонную коробку из-под обуви.

– Мать эту коробку знала, да и вам я ее показывал утром. Там лежал набор для изготовления фальшивого жемчуга и конечный продукт – готовые жемчужины. Эту диковинку дед очень ценил и брать дочерям не разрешал, только показывал из своих рук. Мать решила воспользоваться моментом и разузнать, чем втайне занимается сестра, под предлогом, что выдаст Галину.