Мы не знали, когда герцог Дюплесси отправится в путь, но он пообещал, что известит нас, как только уладит свои дела по продаже особняка или получит приказ от его величества. Мелли едва не спала на своих дорожных сундуках, готовая заскочить в карету по первому зову.

И потому, когда Берил утром (я как раз завтракала у себя в спальне) доложила о визите дамы, которая не пожелала себя назвать, я подумала, что это генерал отправил к нам с письмом одну из своих служанок. Хотя в этом случае отказ назвать свое имя был необъясним.

Каково же было мое удивление, когда, спустившись, я обнаружила у дверей Эдит Лурье. При моем приближении она подняла вуаль на шляпке, и я увидела, что у нее были покрасневшие глаза – как будто она долго плакала.

– Мадемуазель Лурье? – мы еще не были подругами, но уже могли считать себя почти приятельницами, и потому я посчитала возможным обойтись без церемонных реверансов. – Рада вас видеть.

Упоминать о слишком раннем для визитов часе было бы неучтиво, и об этом я промолчала. Но она всё прекрасно понимала и сама.

– Простите меня, ваша светлость, наверно, я не должна была сюда приезжать, но мне больше не к кому обратиться.

Она вся дрожала, и я поняла, что не от холода, а от страха.

– Что-то случилось, Эдит?

– Не знаю, – растерянно ответила она. – Я понимаю, вы имеете полное право думать, что я не в себе, раз приехала к вам и не могу ответить на этот вопрос, но давайте я расскажу вам всё, а вы сами решите, есть ли у меня повод для беспокойства.

Мы прошли в гостиную, я велела Берил принести мятного чаю, и когда горничная удалилась, мадемуазель Лурье начала свой рассказ.

– Скажите мне, ваша светлость, если бы близкий вам человек задумал совершить гнусное преступление, а вы могли его предотвратить, стали бы вы делать это, зная, что в таком случае пострадает этот самый человек?

Я сразу догадалась, о ком она говорит, и спросила без обиняков:

– Вы говорите о своем отце, мадемуазель?

Она не ответила, но ее поникшая голова была красноречивей всяких слов.

– Возможно, я сначала бы попыталась поговорить с самим этим человеком – быть может, он сам отказался бы от своего дурного плана.

Она подняла голову и горестно вздохнула.

– Нет, ваша светлость, он не из тех, кто прислушивается к чужим советам. Боюсь, если бы я попыталась его образумить, он не позволил бы мне выйти из дома до тех пор, пока всё не свершилось бы. Да, вы правы, я говорю об своем отце, герцоге Лурье. Между нами никогда на было особой любви и приязни, и я часто не понимаю его поступков, но всё-таки это – мой отец, и я не знаю, имею ли я право предавать его, даже если он делает что-то нехорошее.

Ее нерешительность уже начала меня раздражать. Если она приехала ко мне, то значит, уже должна была принять решение. А раз так, то какой смысл в этих сомнениях?

И всё-таки я ответила ей со всей мягкостью, на которую оказалась способна:

– Если преступление, которое намерен совершить ваш отец, действительно так ужасно, то вы обязаны попытаться его предотвратить. И действуя так, вы совершаете благо и для самого герцога – ведь рано или поздно за преступления придется отвечать.

Она кивнула – судя по всему, эти мои слова были вполне созвучны ее собственным мыслям.

– Вы хорошо знаете моего отца, и мне нет нужды рассказывать вам о том, что ради достижения цели он может идти напролом. И пока речь шла об обмане или мздоимстве, я не обращала на это внимания. Трудно быть облеченным властью и не пользоваться ею в своих интересах.

Подобная мораль была спорной, но не мне было осуждать ее.

Берил принесла чай и пирожные, но мадемуазель Лурье даже не притронулась к чашке.

– А вчера поздно вечером я услышала разговор, который поверг меня в шок. Я не могла заснуть, а в таких случаях мне обычно помогает кружка молока. А так как я уже отпустила горничную спать, я пошла на кухню сама. В коридорах было уже темно, и только из дверей кабинета выбивался свет. Я подумала, что отец, как часто бывало, сидит за бумагами. Я всего лишь хотела пройти мимо, но услышала чужой голос, сообщивший, что он может обставить убийство так, что на отца не упадет и тени подозрений. Я знаю, я не должна была подслушивать, но я всего лишь остановилась, а они говорили достаточно громко. От ужаса я не могла сделать ни шагу и всё слушала, слушала. Конечно, отец не собирался ничего делать своими руками, но разве это уменьшает его вину?

Я всё еще ничего не поняла из ее путанного рассказа.

– О ком они говорили, Эдит? Кого собирается убить его светлость?

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами и молчала. Словно до сих пор не могла решиться на полную откровенность.

– Прошу вас, ваша светлость, пообещайте мне, что то, о чём я вам расскажу, вы не станете передавать никому, кроме тех лиц, которым знать это необходимо.

Она смотрела на меня выжидательно, и я дала ей это слово, решив, что меня никто не обязывает его сдержать. С нечестными людьми можно было поступать нечестно. А герцог Лурье был именно таковым.

– Хочу вас предупредить, ваша светлость, что при свидетелях я не подтвержу своих слов, – заявила она.

Я снова кивнула и нетерпеливо повторила:

– Так о ком говорил ваш отец, мадемуазель?

Мне в голову приходил только один ответ на этот вопрос – генерал Дюплесси. Но если так, то действовал герцог явно с молчаливого одобрения его величества. Хотя Лилиан знать об этом было необязательно.

– Вы не поверите, когда я скажу, ваша светлость, – всхлипнула она. – Я не знаю, как папенька смог даже думать о таком? Потому что если это откроется (а рано или поздно так и произойдет), то разразится международный скандал, а моим надеждам на брак с его высочеством не суждено будет сбыться. Но даже если никто не узнает об этом, я не хочу, чтобы наше счастье с принцем строилось на чьей-то крови.

Я посмотрела на нее с удивлением. Какое отношение генерал Дюплесси имел к их с принцем Эмильеном счастью? Или она говорила совсем не о