Больше верилось в последнее, и Атаман не ошибся. Он досчитал до девяноста пяти, когда слева на речном льду увидел знакомую фигуру в кожаной безрукавке, надетой на голое тело.

Гоблин и его «Харлей» как будто никак не пострадали после той аварии, когда Терпухин очнулся со сломанной рукой. Человек и машина с погашенной фарой — пара, заговоренная от всех напастей, — отчетливо рисовались в морозном воздухе. Машина почти очеловечилась, а человек почти превратился в машину, не знающую ни усталости, ни других человеческих чувств.

Пар клубами вырывался изо рта Гоблина, еще веял дымок над двумя выхлопными трубами недавно успокоившегося «Харлея». Тусклый глаз мотоцикла глядел бесстрастно, а человек довольно скалил зубы. Как унюхал этот ублюдок, что именно сейчас Атаману тяжелей всего принимать бой? Неважно. Главное нельзя упускать такой шанс.

Атаман тоже погасил фару. Медленно съехал на лед и едва удержал мотоцикл в равновесии — пришлось выставить ногу в качестве третьей точки опоры. Противник ждал, не трогался с места. Терпухин разглядел у него в руке саблю, блеснувшую отраженным лунным светом.

Похоже, Гоблин отдавал себе отчет, что имеет дело с казаком, решил побить станичника его же оружием.

Не этой ли саблей он исполосовал Катю? Кровь закипела в жилах, пар от свежей раны пошел еще сильней. Эх, была бы сейчас в порядке правая рука. Была бы с собой настоящая, в полный размер сабля, а не этот обрубок длиной едва-едва в полметра.

Гоблин медленно покатился вперед. Заметил рану на ноге или нет? Наверняка заметил: штанина разодрана в лохмотья от колена почти до пояса, горячая кровь дымится на морозе, будто рана тлеет. Дымится уже и лед в том месте, куда капают капли. Сколько так можно протянуть, прежде чем ослабнешь, помутится в глазах?

Атаман сдвинулся навстречу противнику. Неуверенно еще держал машину на льду, поэтому только в последний момент отпустил руль. Едва успел ухватить саблю и прикрыться от размашистого удара. Гоблин замахнулся широко, далеко вынес руку за спину. Длинное лезвие с резким звоном рубануло короткое, несколько искр быстро погасли, не успев далеко разлететься.

Отразить удар Атаману удалось без труда, но мотоцикл под ним предательски качнулся вбок. Пришлось снова выставить ногу, чтобы не рухнуть на лед. Гоблин с легкостью, будто ехал по асфальту, описал вокруг Терпухина полный круг. Пришлось и Атаману развернуться вокруг собственной оси, чтобы не подпустить противника со спины.

Неширокая река успела схватиться достаточно толстой ледяной коркой. Местами поверхность ее выглядела шершавой, бугристой, местами блестела, будто полированная. От дороги к воде спускались кусты, крайние уже вмерзли в лед. Словно никогда не были зелеными, так и проросли из льда своими голыми заиндевевшими сучьями.

Гоблин стал отъезжать в сторону, будто хотел набрать дистанцию для разбега. Он-то не боялся повернуться спиной: уже убедился, что Терпухин не слишком уверенно себя чувствует на льду. Бородач никуда не торопился, он чувствовал себя в своей тарелке, а вот Терпухина такое фигурное катание не устраивало, силы его иссякали с каждой минутой.

Будь, что будет, — он рванулся следом за Гоблином. Нельзя оставаться в глухой обороне, надо во что бы то ни стало нападать самому. Оказалось, что с набором скорости держаться на льду гораздо легче — по крайней мере, при движении по прямой. Но все равно Гоблин легким движением увел «Харлей» в сторону, и Терпухин «провалился», как «проваливается» боксер с преждевременным выпадом. Притормозил, но вставшее намертво колесо продолжало скользить на той же скорости — мотоцикл с треском протаранил несколько кустов и только тогда остановился. «Харлей» рокотал, выдерживая ноту холостого хода. Звук вроде бы свидетельствовал, что он стоит в ожидании.

Однако Терпухин поспешил обернуться. Сделал это вовремя: Гоблин накатывался точно по следу Атаманова чоппера. Полоса свежеотполированного колесом льда почти не оказывала сопротивления — противнику достаточно было толкнуться ногой, не включая передачи, и махина «Харлея» с легкостью скользнула по ней.

Еще удар саблей наотмашь. Терпухин снова отразил его твердой рукой и попытался нанести удар в брешь, едва она приоткрылась при неизбежном отскоке назад чужого клинка. Будь в руках Атамана оружие нормальной длины, он бы ткнул Гоблина в голую татуированную грудь. Глубоко бы не всадил, но уж точно оставил бы метку.

Теперь укороченное лезвие только с легкостью пропороло морозный воздух.

Схватка продолжалась. Противники то застывали друг против друга, то разъезжались в стороны, то мчались вдоль русла реки параллельными курсами. В сабельные удары вкладывалась вся сила — звон разносился далеко окрест.

В какой-то момент истекающий кровью Атаман почувствовал взгляд стороннего, но очень заинтересованного наблюдателя. Он не видел волков, но там и тут за кустами поднимался явственный парок дыхания.

Ждут, пока двое изранят друг друга, ослабеют, и тогда уже нападут. Неужели волки тоже могут уподобиться шакалам? Раньше Терпухин думал, что только люди способны подражать трусливой породе…

Его исковерканная когда-то сабля уступала чужому оружию в длине. Но тускловатая от времени сталь оказалась покрепче новой, с зеркальным блеском. На режущей кромке Гоблинова клинка уже хватало зазубрин. Бородач тоже заметил это и поскрипывал зубами от злости.

Сила его ударов возросла еще больше.

После очередного замаха Атаман не стал защищаться, а просто отклонился назад. Не встретив сопротивления, сабля описала полную дугу, ударив по рукояти руля чоппера. Перерубила стальную трубку, оставив после себя гладкий срез, — у этого металла был, конечно, не оружейный закал.

К счастью, маневренность Атамана не пострадала: рукоять была правой, а правая, закатанная в гипс рука в любом случае оставалась без дела.

Терпухин управлял мотоциклом левой, точнее, кончиками ее пальцев, потому как не выпускал оружие из рук.

Казалось, саблю у Гоблина невозможно выбить — она приросла, прикипела к мощным пальцам. Но Терпухин все-таки изловчился — татуированный бородач удивленно проводил взглядом холодный отблеск, улетевший в прибрежные кусты.

Отступать за оружием он не стал. Включил неожиданно слепящую фару и вытянул с задней полки недлинный, но тяжелый лом с заостренным концом. Терпухину стало даже трудней: весомость ударов выросла в несколько раз.

Принять их саблей, остановить на полпути теперь не удавалось, чудовищная сила выворачивала кисть. И в новом тысячелетии продолжала как будто оправдываться известная пословица, что «нет приема против лома, окромя другого лома».

Вдобавок слепила фара. Здесь Терпухин не остался в долгу, включил свою. Но Гоблин разнес ее почти сразу, достав концом своего нового орудия.

Оба теперь безостановочно выписывали на льду самые сложные и замысловатые фигуры: зигзаги, восьмерки, волнообразные кривые. В какой-то момент мотоцикл у Терпухина снова предательски скользнул.