Повернув назад, я на ходу врезал мечом со всей силы по черепу отползающего бандита с подрубленными ногами и бросился бежать дальше, с ужасом осознавая в очередной раз: дешевое хорошим не бывает! Мой меч, купленный в лавке старьевщика, сломался пополам, как обычная палка, оставив у меня в руке только бесполезный кусок дерева.

С проклятьем я отбросил его, повернулся, хотел вернуться и взять какое-нибудь оружие у убитых боевиков, но не смог — вся толпа была уже рядом.

Я взвыл от бессилия и ярости и снова бросился бежать вдоль пирсов. Теперь я мог рассчитывать только на свои руки и ноги или на подручные средства — то, что подберу с земли, то, что пошлют мне боги.

А местные боги послали мне в помощь груду шестов, оставшихся от какого-то то ли шатра, то ли навеса. Они были сложены аккуратной стопкой — круглые сухие палки, длиной метра по три, может, чуть больше и толщиной сантиметра три-четыре. Я на ходу подхватил одну из них, упер концом в землю, ударом ноги переломил крепкое сухое дерево — у меня даже ступня заболела от усилия, еле-еле разломил, — и в руках у меня оказался прекрасный боевой шест с меня высотой.

Мотнув несколько раз, чтобы сбросить с конца шеста никак не отлетавший обломок, я взял его в правую руку и крутанул — великолепно!

Первая партия желающих поиметь комиссарского тела подоспела как раз в тот момент, когда я уже был готов к бою, — шест с треском врезался в колено одному бандиту, колющим ударом перебил гортань другому и снес башку третьему — она скривилась на перебитой шее, словно у куклы с оторванной головой.

Подбежали остальные участники этого марафона и получили по полной пролетарского гнева: я вертелся юлой, уворачивался, хлестко лупил шестом по натруженным жеванием жвачки челюстям, выбивал глаза тычком и ломал переносицы. Спину ожгла острая боль — какая-то сука воткнула мне исподтишка нож, и он так и остался там торчать, время от времени касаясь внутренностей и отзываясь острой болью, но я не мог себе позволить отвлечься и вытащить его тоже не мог — рука была занята шестом.

Опять была попытка набросить сеть, но снова не удалась, и эти «сетевики» полегли со сломанными руками и раздробленными челюстями. Мне казалось, что время остановилось, что я вечно уже прыгаю, скачу, визжу диким голосом на выдохе-ударе и матерюсь по-русски — все-таки русский мат самое лучшее средство выражения своих эмоций и неприязни к настигшей тебя проблеме. Ну разве можно по-английски выразить свое отношение вот к этому козлу, который норовит мне сунуть в живот свой грязный, покрытый бактериями нож? Н-на! С-сука! Н-на… а-а-а… н-на-а-а!

Когда я опомнился, поле битвы напомнило мне иллюстрацию к «Сказке о золотом петушке», только тут не было воткнутых, торчащих вверх различных средств лишения жизни и здоровья. Или, скорее, как там Пушкин писал в «Руслане и Людмиле»?

Со вздохом витязь вкруг себя

Взирает грустными очами.

«О поле, поле, кто тебя

Усеял мертвыми костями?»

«Витязь» выронил шест и, заведя руку за спину, нащупал рукоять кинжала. Затем осторожно вытащил его, ругаясь так, что эти слова точно бы не вошли в сокровищницу мировой культуры, а только на сайт Удава и там заняли бы свое почетное место в ряду многосложных и виртуозных определений состояния человека и его мнений о проявлениях окружающей действительности.

В общем, мне было очень хреново. Похоже, этот кинжал с тридцатисантиметровым лезвием хорошенько покрутился у меня внутри, и я буквально чувствовал, как там плещется кровь.

Многие из лежащих были еще живы и находились в состоянии средней тяжести. Отбросив интеллигентские бредни о жалости к падшим, я обошел бандюганов, пришедших меня убивать и не получивших такой возможности, и добил тем же кинжалом, которым они пошерудили у меня внутри, приговаривая: «Кто с кинжалом к нам придет, тот от кинжала и погибнет!»

Оглядел дело рук своих: «И сказал, что это хорошо и лучше и быть не может! — вроде как „Божественная комедия“, — тупо стукнула мне в голову мысль. — Чего это меня сейчас так поперло на литературные цитаты? И выскакивают ведь из головы, как отстрелянные гильзы из автомата! Все, что когда-то слышал, видел, — все оказалось так близко и рядом, протяни руку к мозговым кладовым и возьми информацию! Вот это да! Кажется, я срастаюсь с Семенем гораздо активнее, чем думал. Эдак я лет через… немного гением стану!»

Мои мысли прервал знакомый рокочущий голос:

— Ну что, Манагер, подумаешь о работе у меня? Я тебе хорошее жалованье дам — будешь у меня личным телохранителем, секретарем и… еще кем-нибудь! Не решил еще? Ладно, думай пока. Забирай свою красотку, и шагайте домой. Вас здесь никто не тронет из наших людей. Можешь всегда приходить ко мне со всеми вопросами — я тебя выслушаю… Слышали, парни, — обратился Саркол к столпившейся рядом с местом боя группе грузчиков, человек около ста, — вот как надо крошить врагов! Без жалости, без раздумий! Учитесь у этого акомы! Кто научится так работать — далеко пойдет! Если кто-нибудь его не остановит, — буркнул он тихо себе под нос и незаметно мне подмигнул. — Все, шагайте, скоро стемнеет. И еще, Манагер, не забывай — у Амунга не тридцать человек людей, а гораздо, гораздо больше. Намек понял?

— Скажи, Саркол, на завтра есть у тебя на примете корабль, отправляющийся в Арзум?

— Ага, ты понял намек, — удовлетворенно кивнул бандит, — в полдень отходит трехмачтовик, капитан Силиран. Сколько мест надо?

— Три.

Рила удивленно посмотрела на меня, потом поняла и согласно кивнула.

— Хорошо. Три места. Скажешь, что я прислал. По деньгам с ним договоритесь, обдирать не будет. Подумай о работе у меня и… переживи эту ночь. Ты все понял?

— Понял. Спасибо, Саркол.

— Не за что. Чем-то ты мне понравился, акома, иначе бы… — Бандит не закончил фразы, повернулся и пошел в сторону своей конторы.

Зрители потянулись за ним, кроме тех, что жадно смотрели на лежащих, не решаясь ограбить трупы прежде меня.

Я заткнул за пояс кинжал, который вытянул из своей поясницы, выбрал приличный меч, лежащий возле одного из убитых, и сказал, обращаясь к толпе зевак:

— Приберите тут. Все, что найдете на них, — ваше!

Раздались радостные крики, что-то вроде: «Молодец, акома! Наш парень! Свой в доску!» И трупы накрыла волна стервятников в человеческом обличье, которые стали срывать с них одежду, шарить по карманам, вырывать серьги из ушей и носов.

Я отвернулся, чтобы не видеть этой вакханалии грабежа — тем более что они напоминали мне меня самого, обирающего трупы, а глядеть на себя в зеркало иногда не очень хочется…

Дорога домой заняла около двух часов. Возле ворот уже не было раненых бандитов Амунга, которых я не успел добить, и сейчас они, скорее всего, уже докладывали своему хозяину о плачевных результатах захватнического похода на злостного акому.

Теперь нам нужно было добраться до дома купца так, чтобы никто за нами не проследил, — очень не хотелось, чтобы мои разборки ударили рикошетом по семье купца. А ведь ударят — рупь за сто.