Как-то весной он отправился в отель «Шенли» интервьюировать заезжего лектора. Ему это поручение улыбалось, так как он надеялся выклянчить на это у редактора городского отдела лишний столбец. Протискиваясь через вестибюль, переполненный по случаю очередного собрания масонской ложи штата, он наткнулся в толпе на мистера Мак-Гилла.

– А, Мурхауз, – сказал тот небрежно, словно они с ним виделись каждый день. – Вы очень кстати. Эти болваны конторщики затеряли ваш адрес. Вы сейчас свободны?

– Вполне, мистер Мак-Гилл, – сказал Уорд. – Правда, я должен повидать тут одного человека, но он подождет.

– Если условились, никогда не заставляйте себя ждать, – сказал мистер Мак-Гилл.

– Да, но это не деловая встреча. – Голубые глаза Уорда глядели прямо в лицо мистера Мак-Гилла, и он улыбался своей мальчишеской улыбкой. – Он не будет в претензии.

Они прошли в холл и уселись на ковровый диван. Мистер Мак-Гилл рассказал, что он только что назначен временным директором для реорганизации Бессемеровской «Компании металлических изделий и оборудования», работающей на ломе и отходах сталелитейных заводов в Хэмпстеде. Ему нужен энергичный и дельный работник для руководства рекламным отделом.

– Я помню ту брошюру, которую вы мне показывали в Париже, и думаю, вас-то мне и надо.

Уорд потупился.

– Да, но это заставит меня бросить теперешнюю работу.

– А какая у вас работа?

– Журналистика.

– О, плюньте на это, никакой будущности… Номинально мы назначим на эту должность другое лицо, по причинам, о которых говорить сейчас не место… но фактически дело будет в ваших руках. На какое вознаграждение вы рассчитываете?

Уорд посмотрел мистеру Мак-Гиллу прямо в глаза, кровь застучала у него в ушах, и он словно издалека услышал собственный голос, небрежно произнесший:

– Что вы скажете о сотне в неделю?

Мистер Мак-Гилл погладил усы и улыбнулся.

– Ну, это мы обсудим позднее, – сказал он, вставая. – А сейчас еще раз советую вам оставить теперешнюю работу… я позвоню вашему редактору… он поймет, почему мы берем вас к себе… чтобы не было претензий в связи с вашим неожиданным уходом… Я противник всяких претензий… Завтра в десять приходите ко мне. Вы знаете – в контору Фрик-билдинг.

– Мне кажется, мистер Мак-Гилл, что по части рекламы у меня есть кое-какие ценные идеи. Это область, в которой я больше всего хотел бы работать, – сказал Уорд. Мистер Мак-Гилл уже не смотрел на него. Он кивнул головой и ушел. Уорд отправился интервьюировать своего лектора, еще боясь дать волю своему ликованию.

На другой день он распрощался с работой в редакции. На новом месте он согласился на семьдесят в неделю с обещанием прибавки, как только расходы на рекламу начнут окупаться, снял комнату с ванной в отеле «Шенли», получил собственный кабинет в Фрик-билдинг, где он сидел вместе с номинальным заведующим Оливером Тейлором. Этот молодой человек приходился племянником одному из директоров и знакомился на практике со всеми отраслями предприятия. Он был первоклассным теннисистом, состоял членом всех клубов и с радостью предоставил всю работу Мурхаузу. Узнав, что Мурхауз побывал за границей и что костюмы его сшиты в Англии, он записал его в загородный Сьюикли-клуб и возил туда выпить после службы. Мало-помалу Мурхауз завязал знакомства, и его уже приглашали в семейные дома как возможного жениха. Он стал брать уроки гольфа у инструктора, причем играл в маленьком клубе в Аллегейни, где, как он думал, не было возможности встретить знакомых. Натренировавшись как следует, он решился испытать свои силы в Сьюикли. Однажды в воскресенье Оливер Тейлор пошел туда вместе с ним и стал называть ему видных служащих сталелитейных заводов, угольных рудников и нефтяных разработок, сопровождая каждое имя такими едкими примечаниями, что хотя Уорд и посмеивался в ответ, но в глубине души осуждал Тейлора за дурной тон. Был солнечный майский день, из зарослей по берегам Огайо ветерок доносил благоухание акаций, и кругом звонко шлепали клюшки, и на лужайке вокруг клубного павильона мелькали яркие платья, и в прогретом воздухе, сохранявшем легкую примесь доменной гари, раздавались взрывы хохота и самодовольные баритоны дельцов. Ему трудно было скрыть от тех, кому его представляли, как хорошо он себя здесь чувствует.

Все остальное время он отдавал работе. Его стенографистка, мисс Роджерс, бесцветная старая дева, пятнадцать лет служившая по питсбургским конторам и до тонкостей знакомая с производством металлических изделий, доставляла ему специальную литературу, которую он так старательно изучал по вечерам у себя в отеле, что на совещаниях специалисты поражались его осведомленности по части процессов и продуктов производства. У него голова пухла от названий различных сверл, угольников, скобок, молотков, фрамужных приборов, топоров, сечек, французских ключей. Иногда, идя завтракать, он заходил в скобяную лавку и под предлогом покупки каких-нибудь шрифтов или гвоздей подолгу беседовал с приказчиком. Он прочел Краудза и другие руководства по психологии, пробовал вообразить себя торговцем скобяными товарами, служащим «Хаммахер Шлеммер и Кº» или еще какой-нибудь крупной фирмы и старался представить себе, какой вид рекламы мог бы произвести на него впечатление. Утром, за бритьем, пока натекала вода в ванну, между его глазами и зеркалом бесконечной вереницей проплывали каминные щипцы, решетки, печные заслонки, насосы, дверные ручки, дрели, кронциркули, тиски, мясорубки, и он ломал голову, как сделать их привлекательными для розничного торговца. Он бреется бритвой «Жиллет» – почему бритвой «Жиллет», а не другой фирмы? «Бессемер» – хорошая марка, за ней чудятся деньги и мощные прокатные станы и важные директора, выходящие из собственных лимузинов. Все дело в том, чтобы заинтересовать покупателя, заставить его почувствовать себя частицей чего-то мощного и несокрушимого, думал он, выбирая галстук. «Бессемер», твердил он за завтраком. Почему наши скрепы идут лучше скреп других фирм? – спрашивал он себя, садясь в трамвай. И пока, зажатый толпой, держась за ремень, он мчался в тряском вагоне, машинально проглядывая заголовки газет и не видя их, шестеренки, якоря, поршни, цепи, коленчатые валы, клапаны, втулки, муфты теснились у него в голове. «Бессемер».

Когда он попросил прибавки, ему дали ее, он стал получать сто двадцать пять долларов в неделю.

На танцевальном вечере в клубе он познакомился с прелестно танцевавшей блондинкой. Ее звали Гертруда Стэйпл, и она была единственной дочерью Орэса Стэйпла, директора нескольких компаний, о котором говорили, что у него в кармане изрядный пакет акций «Стандард ойл». Гертруда была невестой Оливера Тейлора, хотя, как она призналась Уорду во время танцев, они с Оливером при каждой встрече непременно ссорились. Костюм на Уорде сидел превосходно, и он казался много моложе прочих танцующих мужчин. Гертруда сказала, что мужчины в Питсбурге не представительны. Уорд рассказывал ей о Париже, и она сказала, что ей все здесь прискучило до смерти и она предпочитала бы жить в Номе на Аляске, только не в Питсбурге. Ей страшно нравилось, что он был в Париже, и он рассказывал ей о «Мулен Руж», Тур д'Аржан, и отеле «Ваграм», и баре «Ритц» и очень жалел, что у него нет собственного автомобиля, потому что чувствовал, что, предложи он отвезти ее домой, она бы не отказалась. На другой день он послал ей цветы с коротенькой запиской по-французски, которая должна была, как он думал, рассмешить ее. В ближайшую субботу после службы он записался на автомобильные курсы и по дороге завернул в автомобильную фирму «Штутц» узнать, на каких условиях можно достать открытую машину.