– И часто такое бывает? – с бьющимся сердцем спросил он.

– Кажется, не очень, – ответил Тедди. – Обычно кто-нибудь возвращается, закрывает воду и развязывает их.

Обычно! Чем больше Саймон думал об этом, тем меньше в нем было уверенности, что он выдержит, а уже через двадцать три дня он будет там и, возможно, дней через пятьдесят даже умрет. Порой он со страхом сознавал, что ему подолгу хочется быть девчонкой, только чтобы никогда не появляться в этом пугающем месте, где столько всяких запутанных правил, о которых тебе никто не скажет, пока ты их не нарушишь, а если нарушил – все, беда, и беда – это еще очень мягко сказано. Ему казалось, что Тедди невероятно храбрый и может выдержать, наверное, что угодно, в то время как он сам в Пайнвуде тосковал по дому, хотя в последнее время уже не так сильно, и знал, что на новом месте все начнется заново: тошнота, ночные кошмары, забывчивость, а когда он поймет, что постоянно думает о доме, то наверняка расплачется, а это значит, что его задразнят, у него разболится живот, придется без конца бегать в сортир, а учителя начнут издеваться, и все будут смеяться над ним. Тедди, как старший, естественно, не сможет с ним дружить. О дружбе со старшими учениками и речи быть не могло; они будут звать друг друга «Казалет» и при встрече только коротко здороваться, как в Пайнвуде. Каждый вечер перед сном он молился, чтобы случилось что-нибудь и ему не пришлось уезжать, но не мог придумать ничего, кроме скарлатины и войны, однако и то и другое казалось маловероятным. И хуже всего – об этом даже не с кем поговорить: он точно знал, что скажет папа – что все учатся в закрытых частных школах, так полагается, дружище, а мама заверит, что тоже будет скучать по нему, но скоро он привыкнет, ведь человек ко всему привыкает, и потом, есть же каникулы, верно? Полли посочувствовала бы ему, но разве она поймет, как это ужасно, она же просто девчонка. А Тедди… как он мог излить душу Тедди, дружбой с которым слишком дорожил, чтобы пробудить в нем презрение, а он почти не сомневался, что после таких признаний Тедди будет презирать его. Несмотря на все это, Саймон умудрялся радоваться каникулам и даже иногда забывать про следующий семестр, но воспоминания возвращались без предупреждения, внезапно, словно перегорали лампочки, и его снова начинало тошнить от страха и желания умереть к концу сентября. Но утром, играя в сквош, он чувствовал себя неплохо, а когда Тедди хвалил его угловые, его ненадолго окатывало счастьем.

Обедали в столовой, потому что многие уехали на пляж, так что пришлось как следует мыться – досадно, но с другой стороны, добавка не успела остыть – класс. Ели пирог с крольчатиной и порционные пудинги, заправились плотно, в самый раз для большой велосипедной гонки, которую задумал Тедди. Они проехали через Уотлингтон до Криппс-Корнер, затем Стейплкросс и до Юхерст-роуд, а оттуда – по узкой дорожке и снова на Брид-роуд, обратно к Криппс-Корнер, где зашли за фруктовым льдом и шоколадками, потому что к тому времени здорово проголодались, но обратная дорога шла в основном с горки, и Тедди решил проехать мимо Хоум-Плейс до Милл-Фарм, чтобы посмотреть, не вернулся ли его отец, потому что он обещал вместе пострелять кроликов перед ужином. Саймон считался недостаточно взрослым для охоты с ружьем, но Тедди сказал, что он может пойти с ними, если захочет. К его досаде, вмешалась тетя Вилли и предложила вместо этого поиграть с Кристофером, но хотя Кристофер был старше, играл плохо: то у него запотевали очки, то он не видел мяч. Так или иначе, Кристофера не нашли. Поэтому Саймон пообещал вернуться домой к чаю и один ушел в Хоум-Плейс. Но день и вправду выдался волшебный, и после ужина еще намечалась монополия с Тедди. Когда Саймон вернулся, мама играла с Уиллсом на лужайке: клала его на живот, а перед ним – игрушку, но так, чтобы до нее нельзя было дотянуться, если не поползти. Уиллс был в одном подгузнике, его спина напоминала оттенком розоватое печенье.

– А вот эта белая шерсть у него на спине – так и должно быть?

– Это не шерсть, дорогой, это просто волосики. Они выцвели на солнце.

Хоть он и толстяк – вместо запястий и щиколоток у него вообще жирные складки, – и всего с одним зубом, а говорить совсем не умеет, ни словечка, Уиллс симпатичный, думал Саймон. Он взял плюшевого медведя и осторожно поднес к лицу Уиллса. Тот поднял голову, заулыбался, схватил медведя за ухо и потянул в рот.

– Так он никогда не научится ползать, – Сибил забрала медведя и поставила его так, чтобы Уиллс не мог до него дотянуться. Саймону показалось, что малыш сейчас расплачется: его лицо густо покраснело, он как-то странно закряхтел. А потом вдруг умолк и выглядел при этом так, будто глубоко задумался. И наконец довольно заулыбался, а вокруг распространилась тошнотворная вонь. Саймон сморщился и отпрянул.

– По-моему, он что-то наделал.

– Ну конечно! Ах ты, умница! – Мама подхватила его. – Сейчас отнесу его в дом и переодену… Ох, дорогой, опять ты порвал шорты!

Саймон глянул вниз. Шорты были порваны еще до обеда о гвоздь в двери теплицы. Странно, что мама раньше не заметила, но, с другой стороны, ей сейчас хватает забот с Уиллсом. Непонятно только, как ей не противно обниматься с тем, от кого так воняет.

– Перед чаем смени шорты. И занеси их ко мне в комнату, я зашью.

Саймон застонал. Для всех кузенов было делом чести уклоняться от обязательных переодеваний на том основании, что иначе их заставят переодеваться еще чаще.

– Мам, ну я же могу переодеться, когда буду мыться! Мне что, теперь переодеваться дважды в день – нет, трижды, если считать вместе с утром!

– Саймон, ступай переодеваться.

И он подчинился. Проходя мимо дедушкиного кабинета, он услышал голос отца и остановился. Может, папа согласится после чая погонять его в теннис. Но голос не смолкал: папа что-то читал – кажется, скучный Times. Взрослые, похоже, помешаны на газетах: не только читают их, но и обсуждают каждый день за столом. А бедный старый Бриг почти ничего не видит, поэтому всю эту скучищу читает ему кто-нибудь другой. Саймон зажмурился, чтобы проверить, найдет ли он свою комнату, если ослепнет, и насилу добрался до нее, да и то лишь потому, что жульничал и подглядывал наверху лестницы. Дойдя до двери своей комнаты, он столкнулся с выходящей оттуда Полли.

– А я как раз положила тебе на кровать извещение, – сказала она. – Ты почему жмуришься?

Он открыл глаза.

– Просто так. Ставлю опыт.

– А-а. Так вот, это извещение про музейный сбор. В пять часов у старого курятника. Тебя любезно приглашают посетить его. Сам прочитаешь в извещении. Оно на твоей постели.

– Ты уже говорила. Раз ты все мне рассказала, читать его я не буду.

– А придешь?

– Может, приду. А может, и нет. Сейчас я на чай.

Она вошла в комнату следом за ним.

– Саймон, музей вообще не нужен, если людям он не интересен.

– Для меня это занятие на рождественские каникулы.

– Нельзя закрывать музей почти на весь год. Экспонаты придут в состояние полной негодности.