— Есть, — заметил Мир. — Барклай…

— Но он же не тетенька, — осторожно возразил Данька. — Он меня зовет в стрелковую команду.

— Третьеклассника? — удивилась Маша.

— Он говорит: «в порядке исключения»…

Затем Мир взял гитару и спел песенку, которую сочинила Зоечка Вертицкая. Про сапоги. Песенка была не морская, зато новая:

— Справедливое суждение, — оценил эти строчки Дядюшка Лир.

Потом разошлись, договорившись встретиться завтра в переулке Капитана Лухманова.

— Егор, ты знаешь, где это? — строго спросила Маша.

— Давным-давно знаю…

Вечером того же дня Мир и Мак снова приехали к Дядюшке Лиру.

Константин Петрович не удивился. Он сидел перед включенным компьютером и в свете экрана разглядывал книгу. Блестящие листы со старинными буквами казались новыми, лишь досадливо темнели обугленные уголки.

— Вот… — сказал старик Удальцов. — Связался я с Чуком, показал книгу. Он от радости помолодел на десять лет. Сказал, что отменит вечерние ремонтные работы и устроит с командой праздничный ужин… А еще мы решили, что сделаем с книги новые ксерокопии, переплетем, и будут «Морские рассказы» Лухманова у каждого из нас.

— Ура!.. — выдохнул Мак. — Егору тоже дадим, да?

— Само собой, — согласился старик Удальцов. — Ведь без него не было бы находки… Хороший парнишка, только немного странный…

— Он не странный… Просто жизнь такая, — объяснил Мак. И локтем толкнул брата: — Мир, скажи…

— Да! — встряхнулся Мирослав. — Константин Петрович… мы с Маком решили спросить… насчет «Фиты»… На ней еще есть место, которое было для меня? Или уже занято?

— М-м… Я не знаю. А что, вы передумали?

— Мы передумали не для себя, — скованно сказал Мир. — Мы про Егора Егорова. — Вот человек, который по правде не может без парусов…

— Чего доброго, пустит на паруса казенные простыни, — добавил Мак. — И угонит лагерные яхты куда-нибудь в Сингапур…

Константин Петрович Удальцов не стал говорить много. Он поскреб желтым от табака пальцем татуировку со знаком «Фиты» и пообещал:

— Поговорю с капитаном Чуком. Вдруг что-нибудь получится…

Забегая вперед, можно сказать, что получилось. В августе открылось Егору Егорову большое море. И были у Егора белые паруса, брызжущая навстречу синева и шипучие от пены рейсы вдоль черноморских берегов…

Здесь можно было бы закончить эту историю. Но есть еще один эпизод — он просится в отдельную главу. О преподавателе, по прозвищу Барклай, и Даньке Заборове, который верил в приметы.

«Якорные» веснушки держались на коже крепко. Их можно было смыть, но с немалым трудом — едким дегтярным мылом и капроновой мочалкой. А кому охота скоблить руки и щеки таким варварским инструментом! Никто и не старался. Тем более что веснушки никому не мешали, и люди со стороны не обращали на них внимания. А если кто-то и обращал, то между делом, на бегу, и тут же забывал.

И никто сначала не знал, что водой и мылом золотистые колечки с перекладинками смываются неохотно, а вот слезинками — быстро.

Это заметила Маша. Однажды на перемене, на солнечном школьном дворе, Данька с разбега наткнулся на Машу, и она сразу сказала:

— Стой… А почему у тебя на щеках полоски? И колечки размытые?..

Данька часто задышал, сердито задергал кромки «барабанных» шортиков.

— Плакал? — осторожно спросила Маша.

Данька не стал отпираться — кивнул.

Маша взяла его за плечо, отвела в тень школьного забора.

— Говори…

Данька добавил еще две полоски на щеках и рассказал.

Виноват был учитель ОБЖ. Бравый дяденька, по прозвищу Барклай. Тот, который ведал военным делом и «основами безопасности жизнедеятельности». Старшеклассников муштровал на школьном плацу и в «оружейном» кабинете, а с младшими любил затевать военные игры и смотры строя и песни. У него была похожая на яйцо голова с залысинами, бледные глаза и стройная офицерская фигура, которую немного портила чересчур широкая часть ниже поясницы. Чтобы замаскировать ее, Барклай носил старомодные брюки галифе (как в давние военные времена). Поэтому старшеклассники расшифровывали слово ОБЖ по своему: «одна большая…» Они не любили учителя за его чересчур офицерские замашки и чрезмерную крикливость. За обещания: «Вот попадете в гарнизон, там с вас соскребут гражданскую кожуру!» Свое прозвище Барклай получил за то, что «портретом» похож был на знаменитого генерала времен войны с Наполеоном.

Мир однажды сказал, что прозвище это несправедливо по отношению к настоящему Барклаю де Толли.

— Тот был талантливый полководец. Некоторые историки на него «катили бочку»: мол, иностранец, не понимал душу русского солдата, а вот Кутузов — это да! А Барклай в начале войны столько сил положил, чтобы задержать французские войска! Без него не было бы победы… Он был храбрый генерал, в бою под Бородином он уцелел чудом, под ним убили четыре лошади. Он воевал изо всех сил. Недаром в Петербурге, у Казанского собора, стоят памятники двум полководцам: Кутузову и Барклаю де Толли. И сравнивать настоящего Барклая с каким-то ОБЖ — просто свинство…

Но младшие ребята знали историю не столь хорошо, а военные игры, которые затевал «школьный» Барклай, им нравились. Весело было маршировать под громкие магнитофонные марши, разбирать и собирать учебный автомат и пулять из пневматических ружей по бумажным мишеням. Нравилась даже «строевая» строгость Барклая, хотя она и казалась порой чрезмерной.

Стрелять из «воздушек» Барклай давал не всем. Из пятиклассников и шестиклассников он набрал команду «Снайперы». Эти стрелки должны были участвовать в межшкольных соревнованиях «Зарница», которые планировалось провести в середине июня — по программе летних школьных лагерей.

Данька Заборов попал в «снайперы» чудом. Однажды команда тренировалась за школьным гаражом: стреляли по скатанным из газетных обрывков шарикам. Данька осторожно подошел к стрелковому рубежу (не знал, можно ли), посмотрел. Стреляли плоховато. Где-то одно попадание из пяти. Барклай сердился и щелкал себя длинной указкой по блестящим сапогам. Данька тихонько, почти на цыпочках, подошел ближе. Барклай оглянулся на него с расстроенным лицом, словно хотел пожаловаться: «Видишь, какие мазилы!»

Данька осмелел и сочувственно сказал:

— Надо, когда жмешь крючок, задерживать дыхание, а они пыхтят, как паровозы.

Шестиклассник Витька Терехов, который лежал с правого края, оглянулся:

— Взял бы да попробовал сам. Это тебе не в барабан лупить…