— Нет! Толпа, восставшие безумцы…

— Тогда пойдем вместе?

Я нахмурился.

— Мне от этих выборов спать хочется.

— Папа…

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Если ты хочешь посмотреть на Рим в самом худшем его проявлении…

— Спасибо, папа!

Он сжал мои руки и пошел спать. Через некоторое время и я отправился в кровать, хотя боялся, что мне долго не удастся заснуть.

Когда я был мальчиком, северо-западная часть города, располагавшаяся за Сергиевой стеной и называемая Марсово поле, была еще не вполне обустроена. На этой равнине тренировались солдаты, скакали конники, мчались колесницы, места им хватало, и они вовсе не мешали друг другу и не причиняли неудобства поднимаемой пылью. В дальнем конце поля, там, где равнина плавно спускается к Тибру, находятся целебные источники Тарента, где мой отец любил лечить свои больные суставы. Я помню, как маленьким ходил к источникам среди лесов, где по сторонам дороги жевали траву козы и где едва можно было заметить разрозненные постройки вдали. Возможно, мое детское воображение преувеличивало дикость тех мест.

Конечно же, южная часть Марсова поля была застроена давно. Утренние тени от Капитолийского холма много лет падали на склады и причалы, расположившиеся вдоль Тибра, на овощной рынок на форуме Голитория, на многолюдные дома, скопление лавок, на бани возле Фламиниева цирка, который до сих пор остается самым замечательным строением по внешнюю сторону стены. Но в течение моей жизни я был свидетелем, как эта часть города неуклонно развивалась — строились новые склады и пристани, среди старых домов появились новые многоэтажные постройки, были проложены новые дороги. Они потеснили наездников и солдат, так что теперь пыль клубами стояла над Марсовым полем. Дорога в Тарент теперь целиком идет между жилых домов и лавок. Ходили слухи, что Помпей, приобретя в собственность большую часть земли, собрался построить на Марсовом поле большой театр из камня и мрамора. Эти слухи породили противоречивые споры, ведь подобное строение было бы первым постоянным театром в Риме, тогда как раньше представления устраивались во временных деревянных театрах и на подмостках, что всегда казалось более достойным для Рима, чем храмоподобные театры изнеженных и упаднических греков, почитавших зрелища больше любых добродетелей.

Поскольку Марсово поле лежит за пределами стен и не стеснено ничем, то оно еще с древности считалось более подходящим местом для многолюдных собраний, нежели Форум. Со времени основания Республики там собирались все граждане для голосования.

Итак, ранним утром мы с Метоном отправились на Марсово поле. Я решил взять с собой и Билбона; если Цицерон прав и нам предстоит стать свидетелями сцены насилия, то лучше позаботиться о своей безопасности. Мы быстро позавтракали остатками вчерашнего торжественного обеда, взяли с собой узелок с едой и бурдюк с вином. Небо над нами постепенно бледнело, пока мы шли по Субуре к воротам. Со всех улиц к ним уже стекались группки людей. Когда мы проходили ворота, я услыхал трубные звуки, призывающие граждан на собрание.

Как раз в стороне от Фламиниевой дороги, между застроенным южным участком Марсова поля и более просторным северным, располагается Вилла Публика. Стены ее очень стары, как и собственно здания внутри. Кроме места для голосования и для подсчета голосов, она служит своего рода вестибюлем у входа в город. Там принимают иноземных послов и полководцев перед их торжественным вступлением в Рим. Там же ожидают результатов голосования и кандидаты.

Рядом находится еще одно огороженное пространство, которое в народе прозывается «овечьим загоном». В день выборов вдоль него протягивают веревки и образуют ряды, по которым друг за другом идут избиратели, словно овцы, погоняемые пастухом.

Солнце поднималось и освещало людей, толпящихся в открытом поле возле Виллы Публики. Римские избиратели делятся на несколько разрядов согласно уровню их благосостояния, а внутри этих разрядов — на группы, именуемые центуриями. Лидеры центурий старались собрать вокруг себя своих избирателей, многие центурии имели заранее назначенное место встречи, но в такой давке было нелегко разобраться. Погода тоже внесла свой вклад в общую неразбериху. Дождя не было вот уже несколько дней, и в воздухе носились клубы пыли. И так уже было достаточно тепло, но жара все усиливалась. Воздух походил на тот, который бывает вокруг кормушки или водопоя для огромных стад скота.

Я сразу же заметил случаи откровенного подкупа. Я узнал нескольких людей с дурной репутацией, которые шныряли вокруг, подходили к лидерам центурий, пожимали им руки и протягивали маленькие мешочки, в которых наверняка были деньги. Некоторых я опознал как прихвостней Красса, а одного я видел в свите Цезаря днем раньше, но среди них были и такие, которых я совсем не знал и не мог определить, кому они служат.

Было несколько случаев драк, но признаков бунта заметно не было. Мы видели, как группа молодчиков побила одного крестьянина и его сына. Мы видели двух покрасневших, седых оптиматов, тузящих друг друга (один поддерживал Мурену, другой — Силана, но какая между ними разница, сказать могли одни только оптиматы). Чуть поодаль стояли их испуганные рабы, не смея ввязаться в драку. Потом мы видели, как несли двух людей, поранивших друг друга ножами. И все-таки вопреки ожиданиям толпа оказалась достаточно мирной. Но ведь при таком скоплении людей должно быть гораздо больше случаев насилия, чем мы могли заметить.

Послышался шум, я обернулся и увидел, что прибыл Цицерон. Его по-прежнему окружала вооруженная охрана, и на груди его красовалась пластина, напоминавшая избирателям о коварстве Катилины. Они скрылись в воротах Виллы Публики, а затем появились на специальном помосте. Анатолий провозгласил, что авгуры провели гадание и сочли предзнаменование благоприятными. И действительно, трудно было поверить в обратное, когда над нами стояло безоблачное небо и не было никакого землетрясения. Тем более что вчера Сенат высказал свое мнение довольно определенно. Выборы должны состояться.

Спустя некоторое время прибыли кандидаты. Каждого окружала группа приверженцев, расталкивающих толпу. Каждый немного постоял на помосте, перед тем как исчезнуть в Вилле Публике. Когда один за другим вышли Мурена и Силан, послышались редкие вопли, смешанные с шипением, — это были кандидаты от оптиматов. После они спустились с помоста, и двое седых, краснолицых соперника, заключившие на время перемирие, принялись снова толкать друг друга.

Потом перед толпой прошли еще несколько кандидатов, удостоившихся редких жидких хлопков и выкриков. Потом появился Катилина.

Мы узнали о его появлении задолго до того, как увидели. Со стороны ворот послышался громкий, непрекращающийся крик. Он становился все громче и приближался к Вилле Публике. Этот звук походил на непробиваемую стену, и трудно было определить, из чего он состоит. Были ли это вопли восторга, крики порицания, аплодисменты, проклятья? Все это смешивалось в однородную массу. Нелегко определить реакцию толпы. Люди открывали рты, но непонятно было, какое чувство овладело ими. Они поднимали в воздух сжатые кулаки, но в знак ли поддержки или из ненависти? Мне удалось краем глаза увидеть Катилину, и по его улыбке я догадался, что крики были приветственными, а кулаки подымались в его честь.