— Тут как-то проходил «круглый стол» в журнале «Афиша», где собрались самые видные современные литераторы нашего поколения: Лев Данилкин, Алексей Иванов, Анна Козлова, и вы там тоже были с Анной Старобинец, и еще кто-то. В числе прочего прозвучала мысль о том, что определяющее и самое сильное влияние на всех нас оказал Эдуард Лимонов. И все в один голос согласились.

— Да, такое было. Да, это правда. Но нас с Лехой это все-таки касается в меньшей степени. Разве что использование мата в «(Голово)ломке», но и это не Лимонов придумал.

— Но тем не менее утверждение о влиянии Лимонова ты находишь верным.

— Это верно, но я не думаю, что это очень хорошо. Понимаешь, он не принес вред, но он принес соблазн, который очень многие приняли. Лимонов прекрасный писатель, но метод Лимонова, взятый в отрыве от самой личности Лимонова, человека наблюдательного и талантливого, при всем эгоизме его текстов — совершенно незацикленного на себе…

— Браво! Предельно точно. Извини, я не в силах сдержаться и тебя перебью. Молодые люди, копирующие Лимонова, не понимают одной важнейшей составляющей его текстов — того, что он замечает, видит и даже любит людей вокруг себя. Он умеет любить, умеет сопереживать, страдать умеет. А у его адептов, последователей и прочей «графомании» — нет, кроме них самих, никаких людей вообще. У них даже женщин нет, у них есть только они, любимые в своей мелкой порочности, со своим бесконечным душевным онанизмом. Они не видят ничего! У Лимонова заимствуются исключительно внешние вещи.

— Вынужден полностью с тобой согласиться, потому что Лимонов очень внимателен и чуток к деталям. Мне вообще больше всего нравятся лимоновские рассказы. Это иногда настолько точные слепки реальности! — дана и сама реальность, и слепок с автора, который реагирует на эту реальность. А все, кто подражают Лимонову, за редчайшим исключением, — они, как правило, озабочены только собой, причем лепят себя вообще безо всякого столкновения с реальностью.

— Им кажется, что они безумно интересны.

— Им кажется, что они ничем не хуже Лимонова. Лимоновым быть очень трудно, и Лимонова очень легко имитировать. Чем они все и занимаются. Поэтому мне кажется, что несмотря на то, что вменяемым людям он дал очень много хороших литературных уроков, для людей невменяемых он стал ложной иконой. Не потому, что с ним что-то не так, а потому, что с ними что-то не так.

— Быть может, надо бы сначала пожить Лимоновым, а потом уже описывать себя как Лимонова.

— Знаешь, даже если они «поживут им» — я не уверен в результате.

— Но они и не собираются так жить!

— Да, они и не собираются.

— Иногда хочется сказать: может быть, вы сначала хотите попробовать пожевать эмигрантский хлеб или похлебать тюремную баланду?.. Может быть, вы хотя бы влюбитесь в кого-то так, что жизнь своя всерьез покажется вам ненужной и недорогой?.. Может быть, вы подставите башку под несколько ударов — и вот только потом уже вы будете «как Лимонов»? Но нет, молодые люди, которых я читал великое множество, уверены, что они могут быть Лимоновым только потому, что у них тоже есть половой орган, к которому они испытывают большое любопытство. Но этого органа для литературы крайне недостаточно… И вот у меня, к слову, возник вопрос по поводу писательской биографии. Биография нужна Саше

Гарросу?

— Мне она нужна. Но это не абсолютное правило. Наверняка бывают какие-то люди, у которых настолько буйная фантазия, что эта фантазия заменяет биографию. И то, что получается в зоне контактов фантазии с реальностью и отливается в книжку, интересно само по себе.

— Ну, не обязательна даже буйная фантазия — достаточно того, что Михаил Шолохов не участвовал в Гражданской войне.

— С Шолоховым вопрос скользкий…

— Для меня он не скользкий, я уверен, что все свои книги он написал сам.

— Я тоже думаю, что это он автор «Тихого Дона»… Но, грубо говоря, даже Толкиен — не такая плохая литература, и совершенно очевидно, что Толкиен не бывал в Средиземье.

— Но это все-таки не реальность — Средиземье не обязательно знать, его можно выдумать, так как его нет, и никто тебя не поймает за руку.

— И это верно. Я не могу похвастаться войной или тюрьмой в моей биографии — но я и не пишу о том, чего не знаю. Понятно, например, что наши попытки с Лехой писать про реальность под каким-либо углом — они были бы несостоятельны без нашей журналистской работы, без того, что мы достаточно много видели.

— Именно! Перейдем к общим вопросам. Век XIX в литературе и век XX — они хоть как-то сопоставимы?

— Они не очень уж сопоставимы…

— Да? А внешне посмотришь — и кажется, что сопоставимы… Вот есть, скажем, десять титанов: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Лесков, Некрасов, Тютчев, Достоевский, Толстой, Чехов. Если даже не считать литераторов, полновесно творивших по обе стороны 1900 года, скажем, Горького, Андреева и даже Бунина, то мы легко можем насчитать добрую дюжину титанов и в XX веке: Блок, Есенин, Маяковский, Шолохов, Платонов, Булгаков, Набоков, Леонов, Ахматова, Цветаева, Солженицын, Бродский… И мы еще даже не добрались до Распутина, до Битова и до того же Лимонова…

— Видишь ли, литературные века не вполне совпадают с прямым летоисчислением.

Десятые и двадцатые годы XX века — это инерция, идущая еще из XIX века.

В итоге XX век в целом очень проигрывает XIX — потому что в XIX литература набирала разгон, а в XX стала тормозить. В том числе и в силу причин, скажем так, советских. К концу восьмидесятых она потеряла очень многое, если не сказать — все.

— Трудно поспорить. Нынешнее состояние литературы в России хоть как-то адекватно нашему времени? В состоянии ли современная литература справиться с хаотизированным пространством вокруг нас, с разломом бытия?

— Думаю, нет. Думаю, есть огромный дефицит людей, которые способны трезво видеть реальность и переплавлять ее в какое-то искусство, которое было бы чуть больше, чем публицистика, чуть больше, чем обозначение дерьма в виде дерьма. Дефицит есть и должен чем-то заполняться. Я не могу сказать, что с русской литературой так уж все плохо: все-таки, если мы можем назвать десять авторов, которых мы читаем, к которым испытываем интерес, — значит, не так плохо. Но говорить о каком-то расцвете и прорыве мне кажется преждевременным. Еще и потому, что любая состоятельная литература — она в каком-то смысле как армия. В армии должно быть много всего и все должно работать сравнительно хорошо: у нее должны быть крепкие обозники, должна быть нормальная пехота, умеющая шагать, наступать, отступать и рыть окопы, должны быть спецназы и десантные подразделения, танки, артиллерия и т.д. У современной русской литературы есть неплохой спецназ — в зависимости от вкуса можно назвать от семи до тридцати имен; все остальное довольно отвратительно.

У меня вызывает опасения литература, где нет хорошего, плотного, жанрового сегмента — а не отстойного. Литература, в которой нет множества подвидов писателей, подвидов прозы.