После того как развеялся хмель праздников, у Лукреции появилось достаточно времени, чтобы заметить, что скупость вполне может идти бок о бок с разорительной роскошью. Ей пришлось покинуть парадные апартаменты нового замка и переселиться в палаццо Веккио. По сей день сохранилось это массивное четырехугольное сооружение с красноватыми зубчатыми башнями с бойницами. Это мрачное жилище, окруженное замшелыми рвами с водой, покрытой водорослями, напоминало скорее тюрьму, чем дворец. Лукреция, привыкшая с детства к большим светлым помещениям, украшенным фресками и коврами, чувствовала себя здесь неуютно.

Жизнью дворца никто не управлял. Служба снабжения, ответственная за запасы провизии, по небрежности позволила крысам оккупировать хлебохранилище. Из подвалов, заваленных пустыми бочками, разбитыми стаканами и выщербленными бутылками, тянуло запахом плесени и гнили. Облупившиеся стены жилых комнат были пропитаны сыростью. Дворец был сплошь в грязи, ленивые слуги получали мизерное жалованье, коридоры и мраморные лестницы, которые редко подметали и еще реже мыли, были покрыты слоями мусора и экскрементами людей и животных. В узкие окна можно было увидеть дома, построенные герцогом д'Эсте, и вдали бесконечную долину По.

Апартаменты Лукреции на втором этаже вряд ли достойны были так называться. Полог кровати совершенно обветшал, пыльные шторы превратились в лохмотья, из парчовой обивки кресел торчали нитки. Свекровь Лукреции, выйдя замуж за Эркуле в 1473 году, конечно, не раз пыталась навести порядок в этом хаосе. До ее приезда слуги спали на соломе, как работники с фермы, и потом весь день с их одежды и обуви сыпались прилипшие за ночь травинки. Она велела заказать матрацы и купить щетки из пырея. Однако после ее смерти, случившейся семь лет назад, замок вновь вернулся в состояние полной заброшенности.

Теперь пришел черед Лукреции: она обнаружила бельевые шкафы, откуда сотнями побежали мыши, а в них — дырявые простыни и нестираное белье. Она решила положить конец этому беспорядку и сумела превратить свою личную резиденцию в настоящий оазис. В своей комнате она велела обшить каменные стены инкрустированными деревянными панелями, изготовленными по образцу урбинских, повесила распятие Якопо Беллини, картину Мантеньи «Богоматерь с сыном в окружении ангелов», подаренную в свое время Франческо Мантуанским ее свекрови, гобелен, изображающий царицу Савскую у Соломона. Кровать со столбиками, стоящая у стены, была украшена большой картиной, на которой стайка маленьких обнаженных амуров играла с львятами. Шелковые подушки и простыни темно-синего цвета оттеняли нежный цвет лица обладательницы покоев; полог служил для защиты от холода. Клавесин, заказанный Лоренцо великому мастеру из Мантуи, занимал центр комнаты; у окна стоял столик с письменным прибором; пол был покрыт ковром с восточным рисунком. Из комнаты можно было прямо пройти в парильню: бронзовая ванна, стальные зеркала и мраморный фонтан, вода из которого стекала в серебряный бассейн.

Апартаменты Альфонсо скорее напоминали охотничий домик. На огромном столе стояли чучела соколов и кречетов, на стенах висело несколько картин, изображавших любимых собак и лошадей. Стены приемного зала были обтянуты кордовской кожей с золочеными арабесками, на них разместились произведения Витторе Пизанелло, чьим покровителем был Леонелло д'Эсте, портреты членов Арагонской династии и герцогов Феррарских. Дюжина стульев стояла вокруг камина. В центре зала Лукреция поставила большой стол, покрытый тканью, чтобы разместить там дорогие ее сердцу предметы. Если, пустив в ход всю свою энергию, она смогла постепенно превратить эту враждебную крепость в защитный кокон, то жилище не стало от этого менее мрачным, в нем жило воспоминание о трагическом исходе любви Уго д'Эсте и мачехи Паризины.

Эти тоскливые стены вызывали в молодой женщине желание бежать, «чтобы насладиться иными пейзажами». Несмотря на снег, ее кареты бороздили дороги, так как она хотела осмотреть местные монастыри, особенно монастырь кларисс Corpus Domini[36], основанный Элеонорой Арагонской для девушек из благородных семейств. Лукреция находила в нем покой и утешение. Сразу после приезда она совершила ошибку, окружив себя только римлянками и испанками и отказавшись от придворных дам, которых нашел для нее герцог д'Эсте. В частности, Теодора Анджелини, которую Лукреция часто отвергала и заменяла Адрианой, жаловалась Изабелле Мантуанской, а та незамедлительно информировала об этом отца.

Эркуле, раздражавшись при виде слуг, связанных с Борджа, и недовольный Адрианой, которую считал интриганкой, направил папе послание, прося его отозвать в Рим дам и кавалеров, прибывших в Феррару в свите герцогини, и даже не ожидая ответа понтифика, тут же их отправил. В Кастель Веккьо еще оставались Анджела Борджа, несколько сеньоров, валенсийка, всем внушавшая неприязнь, неаполитанка, не отличавшаяся красотой, сумасшедшая Деда, преданная, но большая любительница выпить, да рабыня, которую ее хозяйке нравилось наряжать в роскошные одежды.

Авторы хроник отмечают, что поведение Лукреции изменилось: она открыла феррарцам свои двери. В знак исключительной милости Теодора была приглашена к столу, и Лукреция ее приручила, твердя о своем восхищении Изабеллой д'Эсте. Несколько месяцев спустя Лаура Бентивольо сообщила Изабелле о добром расположении герцогини Феррарской:

Она усадила меня и с очаровательной любезностью осведомилась о Вашей Светлости. Она расспросила меня о ваших нарядах и в особенности о ваших головных уборах. После чего, упомянув о своих испанских платьях, она сказала, что если вы желаете посмотреть или получить какой-нибудь предмет из тех, что она может добыть, она была бы довольна угодить вам, поскольку она хлопочет о том, чтобы понравиться Вашей Светлости. Она выразила желание, чтобы вы как-нибудь написали ей, и с меньшей официальностью11.

Несмотря на восхищение Эркуле Лукрецией, одно серьезное разногласие привело их к столкновению. Вопрос касался денег. Герцог Эркуле установил ей годовое содержание в 8 тысяч дукатов, и эта сумма должна была покрывать ее личные расходы и расходы на содержание ее двора, включая еду, одежду, лошадей, кареты, приемы и подарки, подобающие ей по рангу. Дочь Александра VI, которой никогда раньше не приходилось распоряжаться бюджетом, с первого дня пребывания в Ферраре тратила деньги с королевской расточительностью. Ее приданое позволяло ей, как она полагала, требовать 12 тысяч дукатов. Разгневавшись, она попросила папу вмешаться, утверждая, что она поставлена в безвыходное положение и ей пришлось отдать в залог ее драгоценности, чтобы устраивать пиры и возместить убытки людям из ее свиты, уволенным хозяином Феррары. Это возымело действие, и последний, заботясь о том, чтобы сохранить дружбу папы, в конце концов увеличил сумму до 10 тысяч дукатов. Чтобы не торговаться, Лукреция согласилась, полагая, что весть о ее беременности тронет герцога и сделает его посговорчивее. Однако она забыла о том, что в этом плодовитом семействе подобное событие было совершенно заурядным и что оно ничего не изменит в их финансовых отношениях.

По правде сказать, ни ее свекор, ни ее муж: первый — гуманист, наделенный тонким политическим чутьем, тиран из тиранов, которого боялся его народ и любили его придворные, второй — неустрашимый охотник, проводивший целые дни на болотах, страстно привязанный к своей литейной мастерской, внимательный к своим ремесленникам и почтительно относившийся к их знаниям, что двору казалось излишеством, а у простолюдинов вызывало восхищение, — ничуть не интересовались претензиями Лукреции… Герцог Эркуле, говорят, даже заявил послу Карло Бонвезино делла Карте: «Никогда меня не вынудят уступать Лукреции, если даже вмешается в спор сам Господь Бог». Что касается Александра VI, то он был настолько счастлив брачным поведением Альфонсо, что якобы сказал по поводу денег следующую фразу: «Достаточно, чтобы они любили друг друга».