— Прекрасно! — сказал я и перевел эти слова Ричарду.

Его это обрадовало. Но когда гость вошел, я насторожился. Мне показалось, что его лицо мне знакомо. Его погон я не видел, так как он вошел к нам в белом халате.

Мучительно стал вспоминать… Вспомнил! Он был похож на того, который подошел перед Курской битвой к Рокоссовскому и сказал ему что-то обо мне. Да, очень похож. Но он это или не он, сказать точно я не мог.

— Доброе вам утро, дорогие наши господа союзники! — витиевато поприветствовал нас гость, улыбаясь.

Я перевел то, что он сказал, на английский. Ричард заулыбался и вежливо приветствовал полковника на английском.

— У меня сегодня вечером — сеанс связи с американской военной миссией в Москве. Я пришел, чтобы услышать от вас лично, — он наклонил голову в сторону Ричарда, — кто вы, откуда и как оказались у нас.

Я все это перевел, и Ричард точь-в-точь повторил то, что сказал о себе нам, когда мы его привезли на танке к нашему взводу разведки: звание, должность, имя, фамилию, самолет, на котором летел, и место службы — 8-й американский авиакорпус, базирующийся в Англии.

Полковник заулыбался. Его улыбки (и первая, и вторая), откровенно говоря, мне почему-то не понравились. Может быть, потому, что я все больше и больше приходил к мысли: это тот самый полковник, что был тогда в погонах с голубыми кантами.

Полковник вдруг сказал:

— Я где-то читал, что в американских школах чуть ли не с первого класса заставляют учеников произносить клятву американскому флагу. Это правда?

— Конечно, — ответил я и перевел вопрос для Ричарда.

Он тоже ответил:

— Да, сэр, это правда.

— И вы до сих пор ее помните? — спросил полковник.

— Конечно, — сказал Ричард, приложил правую руку к сердцу и произнес: — Я клянусь в верности моему флагу и республике, которую он символизирует: одной неделимой нации со свободой и справедливостью для всех.

Не дождавшись моего перевода, полковник, не стирая с лица сладковатой улыбки, продолжал расспрашивать летчика:

— Говорят еще, что любой ребенок в Америке знает, кто был шестнадцатым президентом Америки и чуть ли не всю его биографию.

— Это тоже правда, сэр, — произнес Ричард. И как ни в чем не бывало стал рассказывать краткую биографию Линкольна…

Я переводил синхронно.

— Это очень интересно, очень интересно, — дважды повторил полковник. — Неужели вы и дату рождения президента Джорджа Вашингтона помните?

Услышав перевод, Ричард рассмеялся и совсем, как мне показалось, беззаботно ответил:

— Джордж Вашингтон родился 22 февраля 1732 года в Бридж-Крик, штат Виргиния. Он наш отец-основатель государства, как ваш Ленин, и главнокомандующий в Войне за независимость.

— Спасибо вам, капитан. Очень интересно вы рассказываете…

— Это наша история, сэр. Стыдно было бы ее не знать, сэр.

Как только он ушел, Ричард мне тут же рассказал, что в летной военной школе их учили: если подозреваете, что имеете дело с немецким шпионом, пробравшимся каким-то образом в Штаты, попросите его произнести клятву флагу и назвать дату рождения шестнадцатого президента Америки.

— Ты, Ричард, попал в десятку! Молодец! Ты все понял правильно, — сказал я ему.

И мы оба от души рассмеялись.

Потом я сказал ему:

— У меня к тебе вопросы совсем другого рода, Ричард.

— Буду рад ответить, — ответил он.

— Ты мне сказал, до армии жил и работал в Бостоне.

— Верно.

— А ты не ходил на митинги на Бостон-Коммон, если там выступали известные или, скажем так, популярные спикеры?

— Ходил. Особенно если там выступала молодая и красивая профсоюзная активистка по прозвищу Red Flame («Красное Пламя»). Она была очень эффектна внешне, словно голливудская актриса, но говорила серьезные и правильные вещи.

— А что ты знаешь о ней еще, кроме того, что она говорила серьезные и правильные вещи?

— Дай подумать… Знаешь, я в 30-х годах покупал иногда журнал Labor Defender («Защита труда»). И там однажды увидел на обложке ее портрет. И рядом с ее цветной фотографией — броский заголовок со словами «заключение», «смерти»… Меня, конечно, это заинтересовало, я тут же нашел нужную страницу и прочел следующее: Red Flame в Атланте, штат Джорджия, попыталась организовать профсоюз текстильщиков, в котором были бы на равных белые и черные американские рабочие. За это ее арестовали, обвинили в подготовке бунта против правительства штата Джорджия. И прокурор потребовал для нее электрического стула.

— Интересно, — сказал я Ричарду. — И что было потом?

— Через месяц ее выпустили до суда под залог пять тысяч долларов. По тем временам большие деньги. А дальше — в 1939 году Верховный суд США признал закон штата Джорджия, по которому ее обвиняли в организации бунта, неконституционным.

Мы с Ричардом провели в палате госпиталя три дня. Не знаю, как для него, но для меня это было, словно я все эти дни побывал на родине, в США. Потом за моим земляком приехал тот самый «любознательный» полковник, чтобы отвезти Ричарда в 16-ю воздушную армию, для отправки в американскую военную миссию в Москву. На прощание я сказал летчику:

— Тебя с этим ранением наверняка отправят из Москвы прямо в Америку. Ты будешь там через неделю-другую. А я — неизвестно когда. У меня к тебе огромной важности просьба!

— Проси! Любую твою просьбу выполню!

— Любую?

— Любую! — Он приложил правую руку к сердцу и негромко произнес: — I pledge allegiance to the flag of the United States of America anf to you Nicholas — my dear fellow countryman!

И я после этого ему сказал:

— Приедешь в Бостон, найди во что бы то ни стало ту самую Red Flame, о которой ты мне так много рассказывал. А потом расскажи ей, что ты со мной вместе лечился в одной палате советского полевого госпиталя, что я жив и в ближайшее время собираюсь принять участие в штурме Рейхстага или рейхсканцелярии.

— И все?

— Все!

— Ты думаешь, она тебя знает? — удивился Ричард.

— Знает, Ричард, знает! Дело в том, что Red Flame — моя родная сестра.

У Ричарда отпала челюсть от изумления…

…Я до 1960 года не был уверен на сто процентов, что полковник с окантованными синим погонами отправил Ричарда в Москву, а не в ГУЛАГ. Лишь в 1960 году я получил из Америки первое письмо от Энн. И в нем она написала, что в конце апреля ее разыскал капитан, который рассказал ей о нашей встрече на Советской земле.

В девять утра по московскому времени Степан Васильевич пришел ко мне в палату и объявил: