— Папа, — машинально запротестовала Зои.

— Правда, — сказал ее отец. — Ты знаешь, что это правда. — Он тревожно вздрогнул, и воспоминания улетучились. — Мне, должно быть, что-то пригрезилось.

— Вы знаете его, сэр? — спросил я.

— Кого?

— Винна Лиза.

Он взглянул на меня. Синие глаза сверкнули.

— Он уехал… Наверно, умер. Шестой — это Виндермэн.

— Пойдем, папа, — сказала Зои, направляясь вдоль стойл.

Шаловливо, будто рассказывая детский стишок, он говорил:

— Исправленное издание, Уишиуоши, Пенни-крэкер, Глу.

— Папа, это никому не интересно, — заметила Зои.

— А кто там идет после Глу? — лениво поинтересовался я.

— Фолди, Виндермэн, Кодак, Бой Блу.

Я широко улыбнулся. Он радостно засмеялся, польщенный.

— Так звали лошадей, которых он тренировал давным-давно, — пояснила Зои, — а сегодняшние имена он все забывает. — Она взяла его за руку: — Пошли, папа, конюхи ждут.

Он послушался, и мы подошли к лошади, которая, как заметила Зои, стала куда сильнее и выносливее после того, как ее обрезали. «Читай: кастрировали», — подумал я. Большинство лошадей-стиплеров были меринами.

— Это сделал Оливер Квинси, — сказала Зои. Кен кивнул:

— Да, он мастер по таким делам.

— Его выпускали несколько раз, он выиграл три или четыре забега. Папа его обожает.

— Оливер — хорошая компания, когда он выбирает, — безразлично заметил Кен.

— Оливер? — Спросил Макинтош. — Вы сказали Оливер?

— Да, сэр. Оливер Квинси.

— Он рассказал мне шутку. Я так смеялся. Но не могу ее вспомнить.

— Он большой шутник, — согласился Кен.

Шутка Оливера была бы неуместной для воскресного утра: «Каких четырех животных больше всего любит женщина?» Но моей матери она бы понравилась.

Мы подошли к последнему стойлу.

— Бедняга, — сказал Макинтош, скармливая морковку гнедой лошади с белой звездой во лбу, — как она, Редж?

— Неплохо, сэр.

— Она все еще бегает? — спросила Зои. Редж покачал головой:

— К субботе она будет в порядке.

— Как ее зовут? — спросил я. — Можно на нее поставить?

— Метрелла, — ответила Зои, — но лучше не надо. Ну что ж, Редж, спасибо. Это, пожалуй, все. Я подъеду позже.

Редж кивнул, и Зои потащила всех обратно к «Лендроверу», кроме собак, которые помчались домой на разных скоростях следом за машиной.

Зои сдержанно пригласила нас выпить и не огорчилась нашим отказом.

— Приходите еще, — тепло попрощался Макинтош.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил Кен.

Я посмотрел на берег реки, на мельничное колесо вдалеке, на высохшую речку.

— Прекрасный дом, — сказал я, — обломок истории. Интересно, кто жил здесь раньше?

— Ему уже двести лет, и я не могу знать всех, — ответила Зои, — но папа купил его у семьи по фамилии Трэверс.

Кену хотелось поговорить не о Макинтошах, а о своей беседе со старшим полицейским офицером, которая прочно засела у него в мозгу. Мы еще некоторое время посидели в моей машине, и он рассказал о том, что произошло в офисе после моего ухода.

— Офицер Рэмзи хотел узнать, не терялись ли какие-нибудь хирургические перчатки. Ну подумай, как мы можем знать? Мы покупаем их сотнями. Чем ниже качество, тем больше мы заказываем. Кэри попросил его не спрашивать, все равно никто не знает.

— Вы были там вместе с Кэри?

— Да, какое-то время. Я сказал Рэмзи, что у нас несколько размеров перчаток. У Айвонн размер шесть с половиной. У меня — намного больше. Он задал десятки вопросов. Из чего делают перчатки? Где мы их покупаем? Как часто мы их считаем? Где мы их храним? Я спросил, не нашел ли он использованные перчатки, но он не ответил.

Пока Кен переводил дух, я спросил:

— А из чего их делают?

— Из латекса. Ты их видел. Каждая пара в отдельной стерильной упаковке. Ты видел, как я бросал их в мусорное ведро. Иногда во время операции приходится использовать по три пары. По-всякому бывает. Затем Рэмзи прицепился к халатам, колпакам и маскам. Все то же самое, только не так много размеров. Мы их выбрасываем. Мы выбрасываем упаковки. Единственное, за что можно ручаться, так это то, что все лабораторные халаты оказались на месте, потому что те, что не используются, сдаются в прачечную. Рэмзи спросил, не слишком ли много мы выбрасываем. Никакого понятия о стерильности. Он даже ничего не слышал об операционных чехлах для обуви. Хочу сказать, что, после того как через операционную протопали толпы врачей, полицейских и фотографов, испарилась всякая надежда узнать, кто же там побывал.

— М-м-м…

— И с чего это он взял, что для совершения убийства кому-то понадобилась стерильность?

— Ты сам мне об этом сказал.

— О чем это ты?

— Чтобы не оставить на теле Скотта ничего, что могло выдать убийцу. Ни волос, ни частичек кожи, ни ворсинок, ничего.

Кен прищурился.

— Ты действительно веришь в это?

— Я не знаю, но могу предположить, что они не обнаружили никаких отпечатков пальцев на степлере и убрали его оттуда.

— Звучит ужасно, — сказал Кен.

— Что еще они спрашивали?

— Они спрашивали, не считаю ли я, что лошадей убивал Скотт.

— М-м-м…

— Что ты хочешь сказать этим своим «м-м-м»? Конечно же, нет. — Кен был возмущен моим мычанием. — Он был братом милосердия.

— И анестезиологом.

— Ты глуп, как и полицейские.

— У Скотта всегда была такая возможность, — резонно заметил я. — Я не говорю, что он убивал, я говорю, что он сумел бы это сделать, и возможность у него была. Так же, как и у тебя.

Он задумался.

— О-ох…

— А может, он узнал, кто их убивал, — предположил я.

Кен сглотнул:

— Я не верил тебе, когда ты предупреждал об опасности. Мне кажется, убивать лошадей — это одно, а убивать людей — совсем другое.

— Если ты имеешь в виду убийство без следов, то это очень опасно.

— Да, конечно.

— Скотт был вторым, кто погиб здесь.

— Вторым? А, еще этот поджигатель?

— Все о нем забыли, — сказал я. — Или, может, о ней.

— О ней?

— А медсестра, которая ушла в гневе?

— Полиция, конечно же, ее проверила.