имеет единоличное право поселить своё семя в ее теле, навсегда захватив эту территорию. А то, что оставлено другим, испепелить, стереть, как никогда и не было.

Не находя выхода, моя ярость обрушилась на Яну. Ополоумевший, я требовал от нее имя того, кто посягнул на моё! И не желал слышать лживые слова, не позволял ей вырваться, не соображая, что уже причиняю боль.

Её слезы и прорвавшееся отчаянье и бешенство дракона неожиданно атаковали меня, отрывая от Яны. Мой зверь безжалостно вышвырнул меня в моё тело, впервые в жизни открыто угрожая мне и явно нарочно причиняя боль, когда разрывал наше слияние. Словно карал меня. И пока я корчился, судорожно глотая воздух, в мозг с силой товарного поезда врезалось очередное видение от него. Мы с Яной в том самом музее часов в Женеве. Она стоит ко мне спиной на фоне огромного циферблата часов, которые я помнил по нашей экскурсии. Ее фигурка отчетливо выделялась на фоне гигантского диска цвета слоновой кости, и смотрела она на здоровенную кованную секундную стрелку, которая будто с натугой продвигалась по кругу короткими рывками. Зал, в котором мы стояли, был будто поделен на две половины. Там, где стояла Яна, все казалось залитым ослепительным солнечным светом, хотя я помнил, что везде в музее было искусственное освещение. Моя же часть была словно в тени, и на всем были мрачные отблески, вызывающие чувство смутной тревоги. Не понимая, я огляделся и увидел, что каждые часы вблизи меня словно взбесились. Их стрелки неслись с дикой скоростью. Видение ускользнуло, стертое очередной волной боли от возвращения и новой волной драконьего гнева и угрозы, направленных на меня. Я лежал, распластавшись на земле, и понимал, что опять это случилось. Снова мой дракон между мной и Яной выбрал ее. А в ушах все звенело: «Ты! Это ты! Ты один виноват!».

Боль, грохот крови в ушах, вибрация в черепной коробке от угрожающего рыка дракона постепенно утихали, унося с собой и красную дымку ревнивой ярости. Я перевернулся на спину и уставился в ночное небо родного мира, ощущая, как прохлада и сырость от покрытой вечерней росой травы проникают в остывающее от огня злости тело. Это было похоже на стремительное отрезвление, которое не только возвращало контроль над телом, но и прочищало мозги, как если бы я вышел на обжигающий мороз после жаркого замкнутого пространства собственного безумия. Этот холод проникал все глубже, вымораживая кипящую кровь и обращая ее в кристаллы с жесткими ровными гранями, которые сейчас начинали один за другим складываться в некую лаконичную в своей простоте картину. Мои собственные ощущения, видения от дракона, отчаянные слова Яны. И еще ее слёзы… Они вдруг стали каким-то цементом для этой выстраивающейся картины или увеличительным стеклом, сквозь которое стало видно каждую несущественную вроде мелочь, неважную до этого деталь. Это было как прозрение и ослепление одновременно. И оно было таким острым в своей очевидности, что я вскочил и надрывно застонал, не в силах удержать это в себе.

«Ты! Это ты! Ублюдок! Ты! Ты!». Крик Яны и ее рыдания, которые меня полосовали наживую, крошили кости, выворачивали кишки. Если она и в самом деле имела в виду… НЕТ!!! Не может быть! Я же должен был понять… Почувствовать… Это же должно ощущаться как-то по-особому, верно?! То, что жизнь, растущая в моей женщине, не чуждый вторженец, а моя плоть от плоти? Должно же быть желание беречь и защищать ценою жизни? Нежить, баловать, ублажать и эту маленькую искорку и любимую женщину, ставшую сосудом для этого потрясающего чуда? Но ведь провалиться мне в вечность, все эти чувства были! Были. Наполняли каждый вздох. Омывали душу чем-то совершенно незнакомым, искренним и настолько мощным, что это повергало ниц, заставляя замирать в благоговении не только меня, но и древнего зверя. Было до тех пор, пока мои эгоистичные злость, ревность, жажда обладания и подчинения не затмили истинные чувства, закрывая их от меня беспросветной пеленой собственной остервенелой тупости! И это осторожное касание, вкрадчивое и почти застенчивое — это… Он? Мой ребенок, который потянулся ко мне? Он изучал меня? Он мог знать, кто я? И хотел что? Узнать, какой я, познакомиться? Это ведь не может быть правдой! Все это? Потому что, если это так, то мой ребенок теперь знает то, что давно известно его матери. Его отец — тупой, эгоистичный, вечно лажающий мудак! В центре груди болело так сильно, что я с рёвом несколько раз ударил себя туда, заменяя внутреннюю боль внешней. Это было настолько невыносимо, что возникло малодушное желание, чтобы вдруг все мои выводы и прозрения оказались только ошибкой и неправильно выстроенной искаженной картиной действительности. Ведь если это правда, то степень моего идиотизма оказывается просто вселенской, и даже представить сложно, как я могу все исправить. Каждое прежнее действие — и собственное, и под давлением дракона — предстало вдруг в совершенно ином свете. И раскаяние и стыд были такими мощными — и моими, и моего зверя, что ящер огрызался и скручивался внутри, непривычный к таким эмоциям. В сущности он такой же, как и я, подумалось вдруг. Властный, эгоистичный, желающий добиться желаемого, не взирая ни на что, и плевать, что сам-то он древнее мира и должен был бы уже научиться бесконечному терпению. Конечно, его выдержка не сравнима с моей, но по большому счету он так же виновен, как и я, в том, что все обстоит так как есть.

«Да, ящер, мудрец ты тот еще! Так что расхлебывать нам дерьмо обоим! Ты налажал не меньше моего!» — гневно упрекнул его я.

Я не снимал с себя ни капли вины, но и ему жизнь не собирался облегчать. И еще все же оставалась тень сомнения, что все в этот раз понято верно… Жалкая и смешная попытка моего самолюбия оправдаться, извернуться, не видеть себя таким подонком и безмозглым болваном.

— Какой год… — прорычал я, уставившись на почти обездвиженных мааскохои, как будто они могли дать ответ. — Мне нужно срочно узнать, какой сейчас гребаный год, месяц и день!

Ответом было лишь страх и недоумение от всех и настороженность с любопытством от вожака.

— Живо поднимайтесь, твари! — рыкнул, снимая паралич. — Выдвигаемся! Сейчас же!

— Мне казалось, что мы собирались все разведать, прежде чем нападать, — осторожно прошелестел вожак.

— Вот мы и идем на разведку боем! — огрызнулся я.

Да, я действительно предполагал вначале отловить первым нескольких братьев поодиночке, позволить паразитам подчинить их и выяснить обстановку в Ордене,