Адам был чутким ребенком. Он мгновенно уловил возникшую неловкость и виновато пробормотал, что не мог прийти один, по-другому бы его не отпустили.

Гита ласково улыбнулась мальчику.

— Ты не сделал ничего дурного, малыш. Ступай к Труде, она угостит тебя сладким сиропом и вафлями. А мы пока побеседуем с леди Риган.

— Не знала я, Гита, что тебя смутит встреча со мной, — заметила я, когда девушка проводила меня в небольшой садик и мы опустились на скамью. — Ранее у нас были более приятельские отношения.

Она постаралась улыбнуться и при этом куталась в шаль, словно зябла. А ведь в этот августовский день на дворе было тепло, даже жарко.

— Просто все вышло несколько неожиданно. Если ты заметила, я вообще стараюсь не встречаться ни с кем, кто вхож в окружение Эдгара.

Тогда я сказала, что зашла попрощаться, ибо скоро навсегда покину эти края. Она, похоже, расстроилась.

— Жаль. Мы не виделись с тобой все это время, однако сама мысль, что встреча не исключена, была мне приятна.

Почему-то эта фраза растрогала меня. Я взяла ее руку в свои.

— Как же ты жила все это время, девочка?

Она вздохнула.

— Вначале было тяжело.

Она поведала, как поначалу дичилась людей, как ей было горько, когда в спину летели грубые бранные слова, и не столько от равных по положению, сколько от простолюдинов. Ведь простые люди особенно примечают все, что касается знати; признавая превосходство вельмож, они не прощают им ни малейшей промашки. Пока Гита жила под покровительством Эдгара, ее почитали, как его «датскую жену», но едва она уехала, все восприняли это как изгнание, и она вмиг стала не лучше брошенной шлюхи. Многие знатные дома закрылись для опозоренной женщины, а жены местных танов демонстративно выражали ей презрение. Только Альрик и Элдра не оставили ее своим расположением, да еще Хорса порой наведывался в ее башню в фэнах.

— Помнится, у Хорсы на тебя были виды, — заметила я.

Она чуть кивнула, машинально оправила выбившуюся из тугой прически светлую прядку. Сказала, что Хорса и сейчас проявляет к ней известное внимание, даже по-своему предан, но она всячески дает понять, что не может стать его женщиной.

Я не понимала Гиту. Конечно, Хорса — не Эдгар. Однако согласись Гита, и она вмиг могла избавиться от своего позорного положения, стать хозяйкой в его бурге. Спросила я, и отчего Гита не вернулась в монастырь. И опять в ответ краткое — не могу.

— Необъяснимое упорство, — сказала я наконец. — Понимаешь ли ты, Гита, что сама обрекаешь себя на позорное одиночество? А одинокая женщина — ничто в нашем мире.

— Ну, не совсем так.

Она улыбнулась. И уже совсем по-деловому поведала, как ведет свои дела: собирает подати, велела осушать болота, взимает мзду за проезд через фэны. А главное, она неплохо подзаработала на торговле шерстью.

— Главное не бездельничать, не жалеть себя. И если счастье — дело провидения, то удобств и комфорта можно добиться и самой. А Эдгар, надо отдать ему должное, приучил меня жить в роскоши.

Я помнила, как баловал и лелеял ее Эдгар. Вспомнила и вчерашнее его откровение. Но говорить-то ей об этом я не собиралась. Сказала только, как жестоко было с его стороны пригласить ее на свадьбу.

— Да, мне больно было получить подобное приглашение.

Ее шаль сползла, и она поспешила запахнуть ее. И сказала запальчиво:

— Но я сама хотела увидеть венчание, увидеть его невесту.

Зачем ей было распалять свою боль? Но я поняла. Даже боль от Эдгара была ей сладка. И тогда я осторожно заговорила о том, что Эдгар как ее опекун вполне может выдать ее замуж по своему усмотрению.

В глазах Гиты застыл серебряный лед.

— Посмотрим, как у него это получится.

Сколько вызова в голосе! Словно не понимает, что у графа Норфолка на нее все права. Однако она держится так, словно имеет нечто, подкрепляющее подобную уверенность.

И я вскоре поняла, что это «нечто».

Прибежал Адам. Подсел к Гите, обнял. Я бы хотела еще поговорить с ней, но при ребенке это было невозможно — он всецело завладел вниманием Гиты. Я терпеливо ждала, пока они наговорятся. Какой-то пустой разговор — был ли Адам хорошим мальчиком, как он ест, по-прежнему ли отказывается от меда, ведь ему надо есть мед, он такой полезный.

Как-то так случилось, что, ластясь к Гите, Адам стащил с нее шаль. И возможно, будь Гита не такой тоненькой, я бы ничего не заметила. А так… Платье, лежавшее легкими складками, неожиданно натянулось на небольшом, но явственно выпуклом животе.

Так вот отчего Гита куталась в шаль. Она не хотела, чтобы кто-то узнал… Кто-то, кто может сообщить Эдгару или попросту растрезвонить, что внучка Хэрварда носит под сердцем ребенка от мужа Бэртрады. Ублюдка, незаконнорожденного. И теперь мне стало ясно, что она имела в виду, не желая возвращаться в монастырь или отвергая ухаживания Хорсы. Бедная девочка… Теперь о ней снова начнут болтать злые языки.

Я быстро отвела взгляд. Но занервничала, и Гита, похоже, заметила это. Тогда я заторопилась, сообщив, что надо возвращаться. Адам был недоволен, он хотел еще побыть с ней. Тогда Гита, заверив, что вскоре пришлет мальчика с Утрэдом, сама вышла проводить меня. По пути я неожиданно вспомнила о нашей первой встрече, и это воспоминание позабавило нас обеих. На прощание мы сердечно обнялись.

— Храни тебя Бог и все святые, Гита! Боюсь, что их помощь будет тебе весьма кстати.

Она печально кивнула. Поняла, что мне все известно.

Когда я вернулась в замок, там уже вовсю шло веселье. Гости сидели за столами, горело множество факелов, в центре зала выступал фигляр, подбрасывая и ловя разноцветные шарики. Затем зазвучали песни. Они были откровенно сладострастными, в них говорилось о великой страсти и счастье разделенного чувства. Читались и стихи — все на ту же тему любовного томления. Все это было так непохоже на буйные застолья саксов, на всем лежал отпечаток благородных манер, столь почитаемых нормандской знатью, особенно в присутствии дам. Без дам и норманны позволяли себе свалиться пьяными под стол. Я жила при дворе, знала это и не обольщалась показной церемонностью пира. Хотя и мне было приятно сидеть на пиру, нарядной и сдержанной, внимая песням о любви.

Подобные куртуазные празднества здесь, в Англии, были в новинку. Поэтому многие из английских приглашенных просто диву давались, как откровенно поют на пиру о любви и ее усладах, да к тому же большинство песен обращены к прекрасной новобрачной. Я услышала, как один барон негромко говорил соседу, как это граф Эдгар не вызовет всех этих нахалов на бой. Зато английские дамы были восхищены, а одна, муж которой строго велел ей удалиться и не слушать подобное бесстыдство, попросту расплакалась.

Начались танцы. Со своего места я наблюдала, как Эдгар под руку с женой вышел в круг танцующих. Они раскланивались, обходили друг друга, изящно соединив ладони. И бесспорно, были красивой парой. Но сейчас, глядя на Бэртраду, я невольно сравнивала ее с Гитой. Конечно, Бэртрада красавица, но отчего-то мне подумалось, что при всей ее яркой внешности она уступает Гите. Было в новой графине нечто неприятное: этот колючий взгляд, жесткий рот, манера держаться подчеркнуто надменно. Гита же была мягче, от нее словно исходило тепло.