— Вполне, товарищ Сталин!

На бодрый ответ начальника Генштаба Верховный, казалось, не обратил никакого внимания, продолжая мерить комнату шагами. Наконец, после более чем двухминутной паузы, за время которой в зале стояла мертвая тишина, Сталин остановился:

— Хорошо. Завтра начинайте операцию.

Город Борисов, Белорусская ССР, 23 августа 1941 года. 0:07.

— Какова ситуация на текущий момент? — Генерал-фельдмаршал тяжело опустился в кресло и закинул ноги на стул — практически весь сегодняшний день пришлось провести на ногах.

Гудериан потер слезящиеся от недосыпания глаза:

— Мне прямо порекомендовали воевать в соответствии с приказами и не лезть в стратегию.

— Лучше расскажите с самого начала — мне необходимо понять общую обстановку в Ставке.

— Никто из паркетных даже не намекнул фюреру, зачем я приехал, а Браухич так и вообще строжайше запретил даже поднимать тему наступления на Москву.

— Но вы, конечно же, не послушались, Хайнц?

— Не за тем я проделал этот путь, чтобы тратить время на пустые разговоры!

— Хайнц, успокойтесь, пожалуйста. Садитесь, налейте коньяку. — Несмотря на то что Клюге откровенно недолюбливал своего подчиненного, он чувствовал, что сейчас надо дать ему выговориться.

Генерал-оберст вскинулся, словно собирался ответить очередной резкостью, но в последний момент передумал и выполнил просьбу командующего.

— Я сказал фюреру, что большевистскую столицу нельзя сравнивать с Варшавой или даже Парижем. И дело не только в «загадочной русской душе», которая, на мой взгляд, Гюнтер, не более чем выдумка их собственных писателей, всячески пытающихся оправдать природную леность и безалаберность этого народа. Я считаю, что, поскольку вся транспортная система России завязана на столицу, а промышленное значение этого города невероятно велико, мы должны, не отвлекаясь на второстепенные задачи, уничтожить это сосредоточие большевизма! Я настаивал на том, что с разрозненными группировками русских мы сможем справиться после. Но знаете, что он мне ответил, Гюнтер? — Тонкий ход Клюге сработал на все сто процентов — генерал-оберст впервые за долгое время обратился к нему по имени, словно забыв, что еще совсем недавно он собирался вызвать фельдмаршала на дуэль.

— Нет, откуда?

— «Все мои генералы читали Клаузевица, но они не понимают военной экономики», — скривившись, процитировал Гудериан. — Представляете, ефрейтор сослался на Клаузевица! Он его, видите ли, понимает лучше офицеров Генерального штаба. А потом мне просто пересказали эту проклятую директиву. Всю эту ерунду про зерно и нефть. Я едва не попросил отставки!

«Хм, и это говорит человек, к которому Гитлер обращается не иначе как „мой Гудериан“!» — подумал фон Клюге и подлил еще коньяка в бокал собеседнику:

— И что же вас остановило, Хайнц?

— Я не могу бросить своих ребят сейчас, — мотнув головой, командир Второй танковой быстрым движением взял бокал с коньяком и одним глотком осушил его наполовину. — Самое смешное, что Гальдер задал точно такой же вопрос, стоило мне выйти от фюрера. Он, видите ли, рассчитывал, что я смогу убедить его! Причем ни сам он, ни Браухич этого сделать не смогли. Как, кстати, положение у Гомеля?

— Тяжело. Мы уперлись в неплохо подготовленную полосу обороны, а Лемельзен отказывается использовать танки для прорыва.

— И я его вполне понимаю: обещанные подкрепления так и не поступили, и, если истратить остатки моторесурса на бессмысленные атаки, нам нечем будет наступать на Киев и Москву.

— Кстати, — фельдмаршал снова наполнил рюмки, — что говорит Кунце?[66]Насколько я помню, ему отправили несколько десятков новых моторов.

— Что толку от моторов, если Лангерману[67]необходимо привести в порядок почти половину его танков и от многих из них остались только закопченные корпуса. У Моделя,[68]впрочем, ситуация если и лучше, то ненамного. Вальтер, конечно, очень талантливый и умелый командир, но даже он не в состоянии ничего поделать с погаными дорогами и проклятыми диверсантами. В последнем докладе он сообщал, что боеготовыми можно считать только шестьдесят три процента имеющихся танков.

— На совещании вы этого не говорили, — фон Клюге вперил взгляд своих водянистых навыкате глаз в лицо «быстроногого Хайнца».

— Если вы не забыли, Гюнтер, на последнем совещании нам было несколько не до того. И если честно, я рассчитывал получить хоть какую-нибудь передышку до начала наступления. Вынужден признать, что в настоящий момент русским удалось навязать нам свою игру.

— Что вы хотите этим сказать?

— А вы разве не видите? Черт с ним, с численным превосходством, господин фельдмаршал! Мои солдаты способны разбить и впятеро больше большевиков. Но только при одном, маленьком таком условии. — Генерал-оберст соединил вместе большой и указательный пальцы правой руки и поднес получившуюся конструкцию практически к лицу Клюге. — Если их будут кормить, они смогут нормально поспать и патроны будут доставлять вовремя! Пока что два последних условия не выполняются. Ведь все элементарно, Гюнтер, — пока мы в движении, русские просто не успевают за нами, но как только мои танки останавливаются, они облепляют их как собаки медведя! Хотя нет, как слепни корову — это будет более правильное сравнение. За последние две недели я объехал почти все свои дивизии — вы знаете, я от опасности не прячусь, а танками можно командовать только с передовой. — Гудериан сделал еще один большой глоток коньяка. — Так вот, — продолжил он, поставив рюмку назад на стол, — за последний месяц более половины потерь мы понесли и небоевой обстановке, представляете?! Если быть точным — то в не совсем боевой обстановке. То есть не в наступлении, не во время прорывов или преследований, как должно быть, а просто так — на стоянке в тылу, при перегруппировке вдоль линии фронта и так далее… Вы представляете обиду танкиста, чей танк упал с подломившегося моста и повредил себе пушку и ходовую?

— Но как такое возможно? — непритворно удивился Клюге. — Неужели в частях совсем не ведется инженерная разведка?