Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей и пива хватит, тем более, не понятно, что в бутылке и, главное, какого этому Терлаку нужно.
— Да ладно, Марти. Тут все свои. Это — Одхэн.
Темноволосый парень чахоточного вида.
— И Брюс.
Брюс похож на Терлака, но выше и шире в плечах. И вид не такой благодушный.
— Мой братец, — заканчивает Терлак, разливая пойло по стаканам. Четыре принес.
— Извини, — Меррон свой отодвинула. — Мне нельзя. Здоровье слабое.
Одхэн фыркнул. Терлак засмеялся, показывая, что шутку оценил.
— Еще не привык жить один? — он фамильярно двинул локтем под бок. — Сколько тебе?
Двадцать два.
Много это? Наверное. Но не Терлаку лезть в жизнь Меррон со своими советами. Она спокойно допила пиво, жалея лишь о том, что колбаски остыли. Да и жевать под пристальными взглядами этой троицы было неудобно. Но Меррон не уйдет. Не сейчас. Позже, когда сама решит, что пора уходить.
— Ладно, — Терлак протянул руку, показывая, что готов на мировую. Пожатие было крепким, даже чересчур. — Я понял. Ты не пьешь. Куришь?
— Нет.
— Правильный, значит.
— Да.
Вспомнилась почему-то та сигарета, с травкой. И Сержант, поджидавший в коридоре. Глупый разговор… а потом нелепая свадьба и все остальное.
И то, что до свадьбы было, тоже.
Почему Меррон вообще с ним заговорила? Она никогда и ни с кем не разговаривала на балах. А тут вдруг… наверное, промолчи она, все сложилось бы иначе. Хуже? Лучше?
— Слушай, Марти, — Терлак не собирался отступать. Что ему нужно?
Не дом ли Летиции Барнс? Столовое серебро она увезла с собой. И фарфор тоже. И все более-менее ценное, конечно, если эта ценность была ограничена в габаритах.
Плохо, если дом собираются ограбить: Меррон вряд ли сумеет постоять за себя.
— Ты не злись. Мы — ребята простые. Дальше Краухольда не были…
— Я был, — тихо заметил Одхэн, но остался неуслышанным.
— …поэтому и знакомиться пришли по-простому. Слышали, что дядя твой в Город отбыл…
…об этом, наверное, весь Краухольд слышал.
— …и тут ты… один… сидишь. Скучаешь. Тоскливо, должно быть? А нам втроем интересно.
— Что интересно? — нет, все-таки внушала эта троица подозрения, однако, поразмыслив, Меррон решила, что вряд ли им нужен дом. Слишком многие видели их вместе с Меррон, и случись беда, вспомнят.
— А все интересно. Ты в Городе был? И Замок видел?
Была. Видела. Чтоб ему сквозь скалы провалиться.
— Может даже протектора… правда, говорят, что он здоровый, как Брюс?
— Больше.
Уходить невежливо и… чего ради? Пустого дома, где Меррон никто не ждет? Люди подозрительны, но если дело не в них, а в самой Меррон? Ей сложно верить кому-то.
Но разговор еще не означает веры.
И Меррон не стала возражать, когда Терлак заказал еще пива, а к нему — сушеных рыбешек, соленых до того, что без пива есть их было невозможно.
Разговор пошел почему-то не о Городе, и не о Меррон, как она того опасалась, но совсем о посторонних вещах. О близкой зиме. О ярмарке, которая, конечно, скучна, но в городе других развлечений нет. Разве что трактир вот… Одхэн занудно жаловался на жизнь. Брюс пытался рассказать смешную историю, но путался, забывал слова, и уже от этого становилось смешно.
Или от пива?
Но когда предложили накатить еще, Меррон все же отказалась.
До дома ее проводили.
И на прощанье сунули в карман листок.
— Тут хорошие люди собираются. Говорят о том, о сем, — сказал Терлак, похлопав по карману. — Послезавтра. Приходи. Будет интересно.
Листок Меррон кинула в камин.
Хватит с нее разговоров о том, о сем с хорошими людьми. Ей и без них есть чем время занять.
Терлак объявился через неделю. Возможно, он и раньше заглядывал, но Меррон случилось уехать: вызвали за город и поездка затянулась, хотя с первого взгляда стало понятно, что спасти измученную родами девчонку способно только чудо. И Меррон пыталась это чудо сотворить.
Никогда еще собственные руки не казались настолько неуклюжими.
А люди, окружившие Меррон в надежде, что чудо случится, бесили своей непроходимой глупостью. Они убили девочку. И повитуха, гладкая, ленивая в движениях женщина, которая два дня мучила несчастную, водила кругами по бане, окуривала, шептала заговоры, а когда не помогли, велела поминки готовить.
Живой похоронила.
Наверное, когда-нибудь потом Меррон научится быть равнодушной, и просто делать то, что должна, но произойдет это не скоро. И Меррон с трудом заставляла себя смотреть девчонке в глаза. У той не было сил даже на то, чтобы плакать, когда ее резали, да и вряд ли она в родильной горячке понимала, что происходит. А ребенок умер. И задолго до появления Меррон.
Девочка — на ее руках.
На этот раз чуда не случилось, и Меррон чувствовала себя виноватой. А повитуха, сменив обличье, помогала наряжать покойницу. Ровный голос ее, выводящий строки отходной песни, звучал в ушах Меррон до самого дома. Хотелось кричать. Плакать. Сделать что-нибудь.
Что?
Например, вымыться, растереться жестким полотенцем докрасна. Одеться. Налить смородинового вина из запасов Летиции. Забраться в пустое кресло перед пустым же камином.
Всех не спасти.
В другой раз получится… возможно. Утешение? Или понимание, что другого раза не избежать? Сколько их еще будет, девочек, девушек, женщин? Уморенных своими же.
Когда в дверь постучали, Меррон обрадовалась: кто бы ни пришел, он отвлечет от мрачных мыслей. За дверью ждал не посыльный, не поздний пациент, но Тарлак.
— Вечера доброго, — сказал он. — Отвратно выглядишь. Напиваешься?
— Отдыхаю.
— Пригласишь?
Меррон пожала плечами и открыла дверь. Возможно, это было неразумно с ее стороны, но вдвоем лучше, чем одной. В гостиной Терлак долго осматривался. Ну да… вязаные салфеточки. И вместо картин — вышивки в рамках. Картина тоже есть, исполненная акварелью, неумелая, но очаровательная — подарок племянницы. Статуэтки вот Летиция с собой забрала…
— Тебе ничего не хотелось бы тут поменять? — Терлак принял кружку с вином. Бокалы Меррон так и не купила.
— Нет.
— То есть нравится вся эта… обывательщина?
Что плохого? Тетя тоже любила всякие штучки, у нее как-то получалось с ними ладить, создавать уют. А Меррон не умеет. И остается — беречь созданный кем-то.
— Поездка была неудачной? — Терлак уселся в кресло, закинул ногу за ногу, и сделался до отвращения похож на Малкольма.