С трудом, как будто совершая трудную и тяжелую работу, Карл открыл глаза и тут же снова их закрыл. В комнате было сумрачно, почти темно. Свечи догорели, и огонь в камине уже погас, но глаза Карла, так долго глядевшие сквозь мрак, испытали мгновенный удар света, как если бы солнце взошло здесь и сейчас, прямо в этой комнате, в нескольких метрах от него. Но, несмотря на боль, Карл открыл их снова и снова закрыл, и опять, и так раз за разом, заставляя себя сделать то, что обязан был сделать. Слезы лились из его горящих глаз, гул наполнил голову, красное марево застилало взор, но Карл не сдавался. Он шел к свету с тем же отчаянным упорством, с каким рвется к солнцу и воздуху слишком глубоко погрузившийся в море ныряльщик.

Рядом с ним раздалось глухое, утробное рычание. Зверь не угрожал, а выражал удовлетворение. И это рычание помогло Карлу не меньше, чем тепло, идущее к нему от горячего тела зверя. Карл наконец смог справиться с собой, и сквозь все еще застилавшие глаза слезы посмотрел на своего спасителя. Он был огромен, этот странный зверь, и конечно же это был не ягуар, хотя он отдаленно и походил на ночного охотника. Но даже в том состоянии, в котором находился теперь Карл, он смог узнать того, о ком знал только из книг. У его ног, прижавшись к ним боком и подняв повернутую к Карлу голову, лежал адат, пришедший прямиком из страшных сказок древности. Он должен был быть размером с теленка, если не больше, и верно, таким и был, потому что, даже лежа на полу, был способен заглянуть Карлу в глаза. Узкие глаза адата с желтыми вытянутыми по вертикали зрачками, казалось, смотрели прямо в его душу.

Спасибо, с благодарностью подумал Карл.

Зверь, опаснее которого не было в подлунном мире, раскрыл пасть и тихо заурчал. Его урчание прошло через тело Карла, и он понял, что теперь ощущает его все целиком. Зверь заворчал, и в его ворчании ощущались одобрение и удовлетворение, потом наклонил голову и стал вылизывать правую руку Карла своим шершавым языком. Прошла минута, другая, и Карл смог шевельнуть пальцами. Еще через минуту он шевельнул рукой и начал двигать ее к столу. Казалось, прошла вечность, прежде чем Карл дотянулся до стакана – и тут же остановил движение. Он не мог решиться. Он. Не мог. Решиться.

Последнее усилие могло и в самом деле стать последним. Карл чувствовал, что не может, не имеет права ждать. Что любое промедление сведет на нет все усилия зверя вернуть его, Карла, к свету и жизни, но он не мог решиться, потому что, если стакан выскользнет из его ослабевшей руки, второй попытки уже не будет. И все-таки Карл это сделал. Он медленно сжал пальцы вокруг стакана и потянул его к себе. Самым опасным оказался момент, когда стакан соскользнул со стола и был готов упасть вниз, увлекая за собой беспомощную руку Карла. Однако в последний момент адат мягко, но стремительно поднял свою огромную, покрытую лоснящимся черным мехом лапу и безошибочно подставил ее под дно стакана. Так они и донесли вино со Сном Дракона до сухих губ Карла.

Когда вино полилось ему в рот, Карл почувствовал горечь яда, который должен был стать противоядием, а в следующую секунду в его груди вспыхнуло пламя. Огонь стремительно распространялся с кровью по всему телу, в считанные мгновения достигнув самых отдаленных его уголков. Боль заставила Карла замычать, и это был первый звук, который исторгло его горло с того момента, как, закончив краткий разговор с Казимиром, он вошел в эту комнату. Разжались пальцы, и стакан, скатившись по коленям Карла, упал на пол. Адат тихо зарычал и встал. Он и в самом деле был огромен. В последний раз взглянув в глаза корчащемуся от невыносимой боли Карлу, зверь повернулся и пошел прочь. В два шага достигнув стены, адат вошел в нее, как если бы она была всего лишь тенью или если бы тенью был он сам, и исчез.

1

Жестокий огонь погас так же неожиданно, как и вспыхнул. И боль оставила Карла внезапно и окончательно, как если бы никогда и не терзала его тело. Все кончилось. Теперь уже – на самом деле.

Карл сидел в кресле перед остывающим камином, в комнате, погруженной в сумрак. Рдеющие угли давали очень мало света, а свечи успели догореть до конца, но для Карла света было вполне достаточно, даже теперь, в нынешнем его состоянии. Он был опустошен и слаб, его мучили жажда и голод, но он был жив, и он знал, кто бросает Кости Судьбы. Судьба опять распорядилась по-своему – и ему ли, Карлу, было пенять на нее?

Он попытался собраться с мыслями, но это оказалось непросто. Все, кроме осознания того простого факта, что он все-таки жив, и имени азартного игрока, тонуло в тумане. Даже воспоминание об адате уже успело несколько потускнеть. Голова Карла была тяжелой и гулкой, и в ней все еще царил хаос, вызванный несостоявшейся смертью и неожиданным воскрешением. И все-таки у Карла было ощущение обретения, которое касалось не только того, ради чего он, собственно, и предпринял свой самоубийственный поход во Тьму. Что-то еще пришло к нему в пути, вот только сосредоточиться и вспомнить, что это было, Карл пока не мог. Однако у него была надежда, что, когда он окончательно придет в себя и мысли его улягутся, он сможет вспомнить то, что почти случайно обнаружил в своем поиске. Но сейчас это было неважно. И это тоже. Будет день, и будет хлеб, а теперь, если он хочет выжить и совершить предначертанное Судьбой, ему следовало «ожить» окончательно и как можно быстрее, иначе все, что сделано, окажется напрасным.

Карл дотянулся до кувшина, взял двумя руками и надолго припал к нему, глотая вино так быстро, как только мог. Он не чувствовал вкуса вина, не ощущал его крепости и терпкости, он просто вливал в себя вино, чувствуя, что так и надо, зная, что этого следовало ожидать. Карл остановился, только ополовинив сосуд, и теперь пришла очередь меда, который он жадно и, казалось, мгновенно съел, вычерпывая из горшка прямо рукой. Запив мед остатками вина, Карл почувствовал себя значительно лучше. Он знал, конечно, что мед лишь притупил чувство голода, точно так же, как выпитое вино не могло утолить его истинную жажду, но, если богам будет угодно, у Карла еще появится, теперь уже точно, возможность и поесть нормально, и напиться от души.

Он заставил себя встать и, медленно подойдя к окну, сорвать закрывавшее его одеяло. Луны отсюда видно не было, но отсвет далекого серебряного зарева, лежащий на доме напротив, подсказал Карлу, что, как бы он сам ни оценивал длительность «маршрута», на самом деле «умирал» он совсем недолго. До полуночи оставалось еще не меньше трех часов, да и роковой бросок Костей должен был произойти отнюдь не в полночь, как могли бы предположить люди, склонные к мистике простых символов. Кости будут брошены – если будут – в час, когда луна начнет склоняться к закату, потому что «двенадцатый бросок открывает дорогу новому рассвету». Об этом Карлу рассказал Фальх. Петр Фальх тоже читал книгу, о которой упомянула Виктория Садовница, и читал очень внимательно, как и все прочие книги, попадавшие ему в руки.

Судьба, вспомнил Карл и достал трубку.

Я могу себе это позволить, добавил он, как бы оправдываясь перед самим собой за промедление. И не только это.

2