предоставлялась некоторая автономия именно потому, что они обязаны защищать определенные неэкономические ценности, которые общество считает важными. Их труд, в свою очередь, отражает эти ценности, воспроизводит их и обогащается ими. Знание, навыки и этика неразрывно связаны друг с другом[592]. Мы не можем просто создать машину, чтобы она «делала работу» в наиболее сложных областях социальных услуг, поскольку чаще всего определение задачи как раз и является ключевой частью собственно работы[593]. Сталкиваясь с разрекламированной полной автоматизацией, профессионалы должны заново утвердить свои нормы, подчеркнуть важность неявных навыков и знаний и работать над распространением своего статуса на других работников, способных и желающих участвовать в управлении развитием ИИ и роботов в своей сфере.

Социолог Гарольд Виленский однажды заметил, что «многие профессии ведут героическую борьбу за профессиональную идентификацию; немногие добиваются успеха»[594]. Но если нам требуется сохранить демократическое общество, не уступая натиску роботов или тем, кто делает на них ставку, значит, мы должны расширить действие подобного статуса и автономии, которые сегодня есть у профессионалов в таких областях, как право и медицина, на такие занятия, как извлечение информации, решение споров, уход за пожилыми, маркетинг, планирование, дизайн и многие другие. Представим трудовое движение, построенное на солидарности между работниками, которые специализируются в нерутинных задачах. Если им удастся объединиться, они смогут защищать намного более конкретное и реалистическое представление о труде, чем в феодальном футуризме техноутопистов. Они могли бы способствовать автоматизации, которая дополняет наличные навыки и формы труда, вместо того чтобы ускорять наступление более дешевой, быстрой и катастрофически неравной версии настоящего.

В эпоху автоматизации наша первостепенная проблема не в том, как удешевить трудоемкие услуги[595]. Повсеместное сокращение заработной платы подыгрывает ликвидационному безумию уробороса (мифологического змея, пожирающего самого себя): люди, которые получают выгоды в своей роли потребителей, в конечном счете теряют как производители и граждане[596]. Например, розничный торговец может поначалу обрадоваться кибершколам на основе ИИ, которые подрывают учительский профсоюз: более дешевые государственные школы означают, считается, более низкие налоги. Однако впоследствии он может выяснить, что у учителей нет денег, чтобы закупаться в его магазине. Эта проблема не нова. Кейнс еще в начале XX в. назвал ее парадоксом бережливости, который грозит затянуть проблемные экономики в нисходящую спираль дефляции более низких цен, более низкой зарплаты и последующего нежелания потребителей тратить деньги даже на товары с низкой ценой, что ведет к дальнейшему снижению цен и закреплению этой катастрофической динамики. От этого парадокса бережливости в свое время пострадали реальные экономики – США в 1930-х гг. и Япония в 2000-х гг. И это, очевидно, одна из наиболее важных проблем, которые возникнут в будущем в условиях массовой автоматизации, когда десятки миллионов людей могут заменить машины.

Странно то, что парадокс бережливости в современной экономической литературе, посвященной проблемам автоматизации и труда, практически не обсуждается. Формирование навыков – все еще главный рецепт, несмотря на его очевидную неспособность решить многие проблемы, поднятые автоматизацией[597]. Даже на собраниях, посвященных проблеме роботов, которые заберут рабочие места, обычно игнорируются неприятные противоречия актуальной экономической политики.

Так, советники по технологиям в администрации Обамы проводили воркшопы высокого уровня, посвященные экономическим последствиям ИИ и роботов[598]. Многие ораторы указали на то, что автоматика во многих областях деятельности значительно отстает от человеческих способностей и что автоматизация, если проводить ее правильно, потребует значительных инвестиций в такие сферы, как здравоохранение и образование[599]. В то же самое время неолиберальные прогрессисты последовательно отстаивали программы демонтажа здравоохранения и образования, снижение потока финансирования этих секторов, ускорение программы получения дипломов и сокращение бюджетов больниц и других организаций, обеспечивающих уход за людьми. Некоторые даже открыто связывали эту повестку с потребностью в большем военном финансировании (которое подпитывает описанную ранее гонку вооружений). Центристы во всем мире согласились с этими программами, как и более консервативные партии. В экономике, в которой серьезной угрозой становится технологическая безработица, можно было бы подумать, что они будут благодарны за новые позиции в больницах, домах престарелых, школах и университетах. Но слишком многие экономисты не могут выбраться из противоречий, стремясь поддержать произвольные ограничения расходов в некоторых секторах и при этом забывая об их ненужном росте в других[600].

Работа на конвейере сама по себе не более плодотворна, чем обязанности медперсонала, занимающегося физиотерапией или сопровождающего людей с травмами, престарелых и инвалидов. Политический теоретик Алисса Баттистони утверждала, что есть также экологический аргумент в пользу смещения покупательной способности из промышленного производства в услуги: рабочие места в сфере обслуживания являются экологически более чистыми, поскольку потребляют меньше углерода, а их ресурсами обычно не являются физические объекты[601].

Обычное возражение состоит в том, что конкурентоспособные на международном уровне экономики должны фокусировать свою производительную способность на экспортируемых товарах и услугах[602]. Однако страны с отличным образованием привлекают миллионы иностранных студентов, также растущей сферой стал медицинский туризм. Социальные услуги – не занятие второго сорта, которое должно быть подчинено конечной цели экономики производить такие «вещи», как автомобили, оружие, дома и компьютеры. Кроме того, тезис о «болезни издержек» сам показывает, насколько бессмысленным будет, скорее всего, такой подход. Смысл прогресса в так называемых прогрессивных секторах – постепенно удешевлять то, что они делают. Ограничивать расходы на здравоохранение и образование некоторым процентом падающего объема фондов – это прелюдия к дефляционной спирали, а не процветанию.

Богатые экономики процветают не просто потому, что у них есть хорошо образованная рабочая сила и продуктивные технологии. Они также зависят от определенного поступательного движения в инвестициях и сбережениях. Реальная опасность массовой непланируемой автоматизации состоит в срыве этого движения, происходящем, когда испуганные потребители мешают фирмам и государствам, а в конечном счете и самим себе, сберегая как можно больше денег в максимально консервативном ключе.

Естественный экономический переход

Стареющее население создаст дополнительный спрос на уход[603]. Это тяжелый труд, который общество должно справедливо компенсировать[604]. В то же время автоматизация угрожает заменить миллионы существующих синих воротничков, особенно тех, что зарабатывают менее 20 долл, в час[605]. Эта ситуация указывает на очевидное соответствие между недостаточно занятыми или пострадавшими работниками (которых ныне замещают беспилотные автомобили, автоматические киоски и другие роботы) и появляющимися рабочими местами в сфере здравоохранения (домашних сиделок, медперсонала в хосписах и многих других). Такие рабочие места в здравоохранении могут возникнуть только в том случае, если политики и стратеги будут ценить тяжелый труд, который выполняется сегодня (и будет выполняться в будущем) для больных и инвалидов